Ностальгия, которой нет
Реабилитировать японскую анимацию принято так же регулярно, как объявлять ее бесповоротно загнившей; в соответствии с этой традицией Николай Щипков написал для «Отаку» колонку о том, что тлен — в глазах смотрящего.
Рано хоронить аниме. Скептики, конечно, спешат доказать — золотой век давно позади; серебряный (под которым обычно подразумеваются последние двадцать лет — время, прошедшее с момента выхода на экраны «Евангелиона» и «Призрака в доспехе») мелькает лишь случайными, хотя порой весьма точными выстрелами. В остальном — штамповочный станок не думает снижать темп; многих это пугает.
Однако у страха глаза велики — хорошего телевизионного аниме меньше на деле не стало (обратите внимание хотя бы на великолепный сериал Миядзаки-младшего «Ронья, дочь разбойника», похорошевший за годы Mushishi Zoku Shou или визуальное пиршество последнего Fate/Stay Night). Возможно, дело не совсем в упадке качества самого аниме, — а в нашей, родной российской субкультуре. Основных факторов видится два: разница в личном опыте (и, соответственно, вкусах) поколений зрителей и отсутствие массива качественной критики. Отыскать в сильно выросших за годы объемах (а хорошего и несправедливо забытого аниме накопилось ой как много) нечто по-настоящему ценное с художественной точки зрения стало практически непосильной задачей, особенно рядовому зрителю. В двух крупнейших очагах потребления японской массовой культуры — самой Японии и США — наличествует и критика, и многочисленные сезонные рейтинги, неплохо себя чувствует научная и публицистическая литература об анимации. В наших реалиях всё это тоже есть, но в несоизмеримо меньших масштабах: метафору про иголку и стог сена, пожалуй, приводить рановато — но кто возьмется гарантировать, что это не перспектива ближайших лет?
В ситуации отгороженности от остального мира неизбежно зреет неудовлетворение; отсюда, пожалуй, и разговоры об упадке и крахе, но это далеко не вся правда. Что, если эти разговоры — лишь брюзжание впадающего в уныние российского отаку, лишенного привязки к главной живительной силе любой культуры — традиции?
Локальная культура (а субкультура — тем более) подвержена изменению. Она может исчезнуть бесследно, а может переродиться в новом качестве. Это касается и аниме — не в смысле анимации, а в смысле локальной японской субкультуры, которая как минимум единожды уже себя переросла — переродившись после триумфального шествия по Северной Америке в 1990-х и 2000-х. Когда-нибудь аниме-субкультура в своем нынешнем виде, вероятно, прекратит свое существование, но японская анимация продолжит свое развитие как ни в чём не бывало. Ведь субкультура привязана к заранее установленному набору чувств и эмоций; тогда как анимация — способ их выражения, метод в широком смысле слова. Первое требует широченных глаз, ярких волос, определенной цветовой гаммы, всяких «цундэрэ», «кудэрэ» и прочих художественных клише — а второе эти жанровые клише определяет. Сводя к максиме: художественный метод определяет внешние признаки (суб)культурного феномена в соответствии с выработанной традицией. Сразу оговоримся: и субкультура (как социальная группа носителей определенной культурной идентичности), и традиция (как метод) живут собственной жизнью, точно предсказать ход которой представляется весьма проблематичным.
Поэтому нет смысла в очередной раз сокрушаться о том, что раньше the grass was greener / the light was brighter. Если передоз и вакханалия моэ давно перестали вызывать в сердце чувство удовлетворения и уюта, причина этого, во-первых, в том, что любая одноклеточная эмоция имеет свойство приедаться, и, во-вторых, в том, что сам феномен моэ в нынешнем его виде нашел лишь временную опору в традиции. Моэ успело изжить себя едва появившись, и вскоре его заменит что-нибудь другое, столь же неустойчивое и скоротечное.
О фундаментальных проблемах индустрии думают и сами японцы. Извечный вопрос: где грань между наносной искусственностью и искренней душевностью и простотой? Возможный ответ предлагает Shirobako — один из самых незаметных на старте сериалов сезона, быстро и уверенно распустившийся в нечто важное и достойное внимания.
Поначалу Shirobako маскируется под очередной качественный и позитивно-положительный «срез жизни» авторства студии P.A. Works, наподобие их же телепроекта Hanasaku Iroha. Однако героини Shirobako, девочки из школьного кружка любителей аниме, быстро оборачиваются подрастающими девушками, неуверенно делающими первые шаги во взрослую жизнь. Дело обходится без надрывной повседневности или пафосного следования подростковой мечте (как это бывает у начинающих мангак — см. Bakuman). История вчерашних старшеклассниц, которые от робких попыток снимать любительское аниме переходят к работе во всамделишной аниме-индустрии (как художник, сценарист, ассистент продюсера и актриса озвучения) посвящена не столько творческим мукам молодых творцов, сколько описанию самой отрасли, ее подноготной. Cуть сериала раскрывается только с первой крупной отсылкой к внутренней кухне аниме-студии; о самих себе японские аниматоры снимают прискорбно редко, а в масштабе полноценного 24-серийного ТВ-шоу — чуть не впервые. За добротным юмором, частыми приветами классике и незамысловатыми мотивационными посылами — всем тем, из чего строятся будни выдуманной студии Musashino Animation, — решается благородная задача: Shirobako, сохраняя внешние элементы еще одного «производственного» сериала о буднях профессии, посвящен поискам преемственности традиции.
Проблемы аниме кроются в известной потере искренности, неизбежном налете искусственности, присущем любому массовому продукту. Мутация в обезличенный бездушный ширпотреб далеко не абсолютна, но заложена в самую природу аниме — сравнительно недорогой конвейерной анимации — и это в первую очередь чувствуют сами производители. Художники, аниматоры и сценаристы понимают, что только проблеск искреннего чувства дает процвести ярким художественным произведениям на поле монотонного ремесла.
Когда-то аниме было иным? Может, и было — давно. Настолько давно, что оно еще не было аниме как таковым. В сериале 1973 года Yama Nezumi Rocky Chuck (возникающая в Shirobako постановка Andes Chucky — отсылка как раз к нему), в японской аниме-экранизации «Муми-троллей» (1969-1970) или в «Великом детективе Холмсе» (1984-1985) ещё нет мрачных экзистенциальных поисков девочек-волшебниц, культа меха, слащавого моэ или литров бессмысленной крови; даже, казалось бы, извечных школьников, и тех нет. Зато есть дух настоящего приключения, честная дружба и большая любовь — и во всём чувствуется неподдельная свежесть духа и надежда — чувства, выражение которых и есть, думается, истинное призвание анимации.
По этим-то дням и ностальгируют большинство героев Shirobako. Впрочем, это ностальгия, которой нет — потому что по-настоящему ностальгировать можно только по тому, что ушло безвозвратно, что никогда более не вернется. Однако и «золотой», и «серебряный» века — только условные попытки разграничить непрерывный и нераздельный исторический процесс, который весь обуславливается либо поиском уходящей, либо отторжением существующей традиции. Shirobako, по сути, состоит из поисков смысла и цели существования аниме, которые на практике оборачиваются поиском традиции. И если существует хотя бы незначительная надежда, что когда-нибудь история японской анимации сделает полный оборот и вернется к собственным истокам (пусть видение этих истоков и искажено розовыми очками), — чем это не повод утверждать, что всё наносное и искусственное — лишь временное явление, которому суждено исчезнуть под катком истории? Вечное всегда пробьет себе дорогу; поэтому пустое и бесполезное занятие — хоронить аниме. Куда лучше, напротив, критически его оценивать, вновь и вновь воскрешая в себе чувство ненасытной жажды и тоски по поиску утерянного идеального соответствия формы и содержания — тому, чем на протяжении тысячелетий и занимается настоящее искусство. —НЩ
Редакция «Отаку» не обязательно разделяет мнение колумниста, но твердо убеждена, что Аой Миямори в Shirobako неплохо удается спасать аниме.
