Июньским днем, в самом начале сезона дождей, школьник Такао встречает в токийскому парке женщину: та, сидя под навесом, пьет пиво и закусывает его шоколадом. Какое-то время они по-японски молчат вместе. На прощание женщина декламирует древние стихи-танка:

раскаты грома
вдалеке едва слышны,
всё небо в тучах;
коль дождь начнется, тебя
увижу я, быть может?

Так начинается история классической японской любви, которая пишется знаками «грустное одиночество» и длится не дольше, чем идет дождь, — если, конечно, не случится какое-нибудь чудо.

«Сад изящных слов» еще короче, чем «5 сантиметров в секунду», но эти 46 минут вывернут вашу душу наизнанку, если у вас есть опыт, позволяющий хоть на йоту отождествить себя с героем или героиней, — а такой опыт, наверное, есть у каждого. И если бы режиссером был кто-нибудь помимо Макото Синкая, это аниме застало бы вас врасплох. Впрочем, оно так и так застанет вас врасплох. Синкай доказал, что умеет делать резкие движения, когда после «5 сантиметров» выдал неожиданно миядзаковских «Ловцов забытых голосов». В «Саде» ему с легкостью удалось пересинкаить самого себя. Гении повторяются, потому что так или иначе говорят об одном, но их повторы похожи скорее на фракталы. Каждый следующий фильм Синкая оказывается по-своему ярче, ударнее, сильнее предыдущего.

Повторение пройденного тут, безусловно, есть. Птицы всё так же кружат по безбрежным небесам, облетая небоскребы на недостижимой высоте, и пунктир дождя по-прежнему льнет к суровой тверди, и поезда, мчащие навстречу друг другу, в точке А встречаются на несколько мгновений лета, чтобы потом разъехаться (навсегда ли?) в направлении точек Б и В на разных концах земли, и круги на лазурных лужах живут таинственной жизнью, и финальная песня, точно как в «5 сантиметрах», расставляет точки над «i» (а также над иероглифом «вода», превращая его в «вечность»: 水 — 永). И всё-таки это совсем другая история, ничуть не похожая на то, что делал Синкай до сих пор. Собственно, и сам режиссер говорит, что «Сад» — его первый фильм о любви в традиционно японском смысле слова. И еще — что это его лучшая картина на сегодня (это правда).

История вроде бы простая. Есть юноша Такао — углубленный в себя, одинокий, мечтающий не о блестящей карьере, а о том, чтобы своими руками изготавливать обувь. Есть Юкино, которую что-то гложет, иначе она не просиживала бы дни в парке в компании пива и шоколадок, прогуливая работу. И есть нечто между ними. Эти двое по всем параметрам — из разных миров. Симметрия, двойственность, совмещение противоположностей подчеркиваются в «Саде» всеми возможными способами: дети и взрослые (Юкино старше Такао — не фатально, но в сравнении с его пятнадцатью годами она определенно взрослый человек), школа и офис, пиво и шоколад, солнце и дождь, синева и зелень, город и парк, те же разнонаправленные поезда; даже зонты Такао и Юкино, наблюдаемые сверху, движутся по гармоничным траекториям, напоминающим про «инь» и «ян». Так Синкай, верный ученик японских литераторов древности, задает структуру повествования. Вопрос в том, стоит ли хоть одна структура несчастливого финала. Точнее, можно ли выйти из заведомо несчастной структуры, чреватой очередным разлетом лепестков сакуры forever and ever, на следующий уровень. И что на этом новом уровне будет ждать героев.

Очень не хочется спойлерить, потому что за 46 минут на экране происходит немногое, а пересказывать такие фильмы грешно. С другой стороны, три четверти часа Макото Синкая — это часы и часы других режиссеров. Всё дело в классической японской литературе, которую Синкай изучал в университете. Фильм не зря называется «Сад изящных слов»: кото-но ха, дословно «лист(ья) речи», — это как раз литературная лексика, изящная словесность, которая и красива, и правдива, — в противоположность словесности нынешней, легковесной, стыдливо прикрывающей всякую непривлекательную фигню, творящуюся в голове и на душе. Проза жизни потому и поверхностна, что всегда равна лишь самой себе, между тем классическая японская литература — не просто описание, не голый нарратив, но выявление самой сути, возможное лишь тогда, когда о ней не говорится прямо. И это вовсе не парадокс: слова несовершенны, обхитрить их можно, только превратив речь в искусство. Синкай следует этой благородной традиции: в его фильмах (за исключением, может быть, «Ловцов забытых голосов», отдающих должное более прямолинейным историям Хаяо Миядзаки) рассказывается одно, а объясняется чуть другое.

Так и тут: история «Сада» — это не только Юкино и Такао, каждый со своим прошлым, но и синкаевские пейзажи, в которых преобладают оттенки зеленого, и иньяновская симметрия, и стихи из «Манъёсю», и игра иероглифов (о которой — в очередном выпуске лингвистической колонки), и музыка — на сей раз не Тэммона, а Дайскэ Касивы, в основном лиричнейшее фортепиано, — и едва заметные, виньеточные, мелькающие краткий миг и ловимые краем глаза полунамеки. Может, это и синдром поиска глубинного смысла, но на книжной полке Юкино кроме ожидаемых томов об истории японской литературы стоит японское издание романа фантаста Конни Уиллис Passage, то есть «Переход», и читает героиня книгу Нацумэ Сосэки под названием «行人», то есть «Идущий мимо»; вряд ли случайно оба названия сообщают о преходящести чего-либо. Вообще говоря, эта преходящесть предопределена уже в первой сцене аниме. Если один человек надеется увидеть другого, «коль дождь начнется», что будет, когда небо просветлеет? Как говорит Такао: «Я поймал себя на том, что перед тем, как уснуть, и за миг до пробуждения молюсь о дожде…» А есть еще совсем незаметный намек в самом конце: английские слова, идущие по краешку письма, — «…up and fell in love, I asked my…», текст песни Que sera, sera («Что будет, то и будет»), которую поет Дорис Дэй в фильме Хичкока «Человек, который знал слишком много». И эта отсылка ведет всё к тому же вопросу: пять сантиметров в секунду — это константа, или же на деле будущее не предопределено?

Но — довольно. В фильмах Синкая нельзя анализировать каждый кадр; эти фильмы так устроены, что система символов в них не то что смыкается с повествованием — она и есть само повествование. Это воистину сад слов, образов, смыслов. Листья образуют сад, но сад больше их суммы. Точно так же правда неотделима от поэзии, реальность — от притчи, любовь — от мира. —НК

Суть моушн-комикса JAM хорошо передает его рекламный ролик, в котором голос артиста Фильченко вкрадчиво рассуждает о геройстве на фоне пиксельных взрывов, левитирующего Game Boy и смутно знакомых персонажей в суперкрутых ракурсах. «Отаку» обсудил судьбу «Джема» с его авторами, коллективом художников HonkFu.

К беседе с руководителем студии Стасом Башкатовым почти сразу подключились сценарист Алексей Нехорошкин и иллюстратор Виталий Шушко. Определить, какая реплика кому принадлежит, возможным не представляется: HonkFu выступают слаженным хором.

— Те из наших читателей, кто следят за фестивалем «КомМиссия», знают, что HonkFu как группа комиксистов существует уже лет пять, участвует в выставках и берет призы профильных конкурсов. Проект JAM — ваш первый длинный и в некотором смысле инновационный сериал, правильно?

— Идея делать «живые» комиксы принадлежит компании NARR8 (читается «наррэйт», от narrate — «рассказывать», англ. — прим. ред.): прошлым летом они соорудили свою интерактивную платформу и занимались поиском авторов оригинального контента для нее. JAM выходит на планшетах не просто по нашей прихоти, таков был изначальный заказ. А согласились мы моментально: интересно было двинуться в сторону чего-то большого и технологичного.

— Сколько в таком формате уже выпущено глав, одиннадцать?

— Двенадцатая на подходе, раз в две недели обновление происходит. Наверное, если бы мы пришли в NARR8 сейчас, нам бы уже не дали закрутить такой сюжет. Но благодаря стартаперскому ражу мы получили возможность создать именно то, что хотели.

— По комиксу видно, что люди прямо горят тем, что делают.

— Ох, спасибо! (Смеются со смущенным, но довольным видом.)

— Долго склеивался мир? Он строго под этот проект придуман, или Плоскоземье существовало до того, как появился заказчик?

— Это еще до «Наррэйта» было, мы как-то сидели, прикидывали — а что, давайте замутим сюжет про игры, мы же все их любим. Лёша написал первую пару глав, там уже и Game Boy в качестве джеммера возник, и деление мира на двухмерный и обычный. А потом NARR8 попросили прислать несколько синопсисов, и проект пошел в работу. Нам дали три месяца на препродакшн; естественно, мы не представляли, как прописать сериал должным образом, и по сути начали делать сразу начисто. До недавних пор даже не знали, сколько будет серий в сезоне. И когда услышали «ребят, вообще-то надо уже закругляться», мы такие: «что-о, пять серий осталось?!» Только ввели кучу персонажей и линий, всё по сюжету должно распускаться, и на тебе..

— То есть JAM уже скоро закончится?

— Для нас скоро, а у читателей впереди четыре месяца вместе с Бастером и компанией. В первом сезоне запланирован 21 эпизод, логичная концовка. Но мы оставили… Неважно, не станем спойлерить, будет классно. Теоретически второй сезон возможен, на деле — увидим.

— Это ведь очень по-миядзаковски: сценарий доделывается, когда художники уже приступили к работе.

— Так получилось. Сейчас мы сделали бы начало немного другим, чуть более динамичным. Тянет добавить пару сцен, типа director’s cut.

— Формат же позволяет вносить любые правки, это не бумажный комикс. Новые читатели изменений вообще не заметят.

— На это и надеемся! (Смеются.)

— JAM в его нынешнем виде — это на сколько процентов реализованные амбиции?

— За год мы получили колоссальный опыт. Когда стараешься смотреть свежим взглядом, проект выглядит здоровски, но если бы мы взялись за JAM сейчас, он получился бы совсем нереальным. Многие огрехи сглаживает картинка, которой мы гордимся. Есть вещи, придуманные на ходу, например, чтобы замкнуть сюжетную арку, — но читатели не замечают, что это сделано впопыхах, потому что изобразительная сторона оттягивает на себя внимание.

— А сколько людей сейчас заняты над проектом?

— Около десяти человек, плюс еще гениальные музыканты DZA и NVG на аутсорсе. Сценарист, три аниматора, три художника, менеджер и еще специальный человек, который берет видео, звук, текст, складывает их вместе и отправляет на ваш айпэд или планшет на андроиде. А скоро еще на айфоны и смартфоны с Windows будет отправлять.

— Честно говоря, было ощущение, что вы делаете комикс-локомотив, тянущий за собой всю платформу. А он, оказывается, даже не в тройке лидеров?

— Мы тоже рассчитывали, что будет бомба. Но самыми популярными сериалами NARR8 оказались фуррийные («Образец № 9» и «Блудный ангел» — ред.). У них отличный сплоченный фэндом: все дружно пришли, поставили приложение, фанатеют, обсуждают. Очень надеемся, что наш зритель еще появится, люди ухватятся за знакомые визуальные ходы, зацепим что-то в душе анимешников. Если почитать наррэйтовский форум, там публика в основном — двенадцатилетние дети из «В Контакте», и когда они доходят до «Джема», мало кто из них может его оценить, считать все заложенные отсылки и слои.

— Слушайте, а как же Game Boy у главного героя?

— Это ты знаешь, что такое Game Boy, Вася Зорин (еще один художник HonkFu — ред.) знает. Двенадцатилетние не знают. Есть у тебя ощущение, что в России существует наша аудитория?

— Конечно, это публика из консольных резерваций — читатели той же «Страны Игр». Условно говоря, бородатые 28-летние юноши, которые помнят, как продувать восьмибитные картриджи.

— Вот до них мы пока почему-то не достучались. Как, впрочем, и до Запада. Хотя сам комикс переводится, и на Запад надежд больше, всё-таки мы не про стиплеровского слоника шутим, а про Super Mario Bros. Со своей стороны мы на этом проекте выложились по полной и благодарны NARR8 за то, что они дали нам такую возможность. Но в вопросах продвижения «Джема» мы сейчас предоставлены сами себе. Может быть, и к лучшему — здесь нас тоже ни в чём не ограничивают.

— А давайте границы цитирования очертим, нарисуем облако тегов. Супер Марио, что еще?

— Поп-культура как таковая. Недавние серии у нас киношные, в них много тарантиновщины. Читатели, правда, в упор не хотят узнавать некоторые вещи. Shenmue, похоже, совсем мимо прошла.

— Да ладно, автопогрузчик и морячки!

— Ну! И никто не просек, откуда они. Американский форум пуст, а на русском — «когда „Мортал Комбат“ покажете?» (Смеются.) «Классно вы нарисовали из „Криминального чтива“ Стивена Сигала и Дензела Вашингтона!» Ладно, возвращаясь к тому, что на нас повлияло… Когда начинали, планировали масштабный сёнэн, а по рисунку мы всегда тяготели к Gainax и работам Хироюки Имаиси — «Гуррен-Лаганн», FLCL, вот это всё. Виталик большой фанат иллюстраторов Capcom. Street Fighter, оттуда мускулистые мужички.

— По цвету местами там приветы в адрес Кодзи Моримото, и «Железобетон» Studio 4°C для вас определенно не пустой звук.

— Это Вася. Но согласись, нельзя сказать, что он кого-то копирует, у него, при всех реверансах, своя сложившаяся манера. Моримото, Имаиси — наши эстетические ориентиры. И все отсылки, которые хотелось видеть в комиксе, туда вошли. Естественно, мы не стремимся тупо драть у японцев, это переосмысленная стилистика, пропущенная через призму опыта. Просто наше твердое убеждение, что японцы — самые сильные рисовальщики в мире, и сложно не использовать выдуманные ими ходы. То, что мы делаем, нельзя назвать ни аниме, ни мангой, мы просто смотрим, учимся и рисуем дальше. За утренним бургером художники HonkFu не обсуждают проблему стилистики. Есть она, похожа она на чью-то еще или нет — неважно, все просто рисуют так, как получается. А получается, сам видишь, что.

— Таким образом, портрет идеального читателя JAM…

— По идее, он ценит комиксы, играет в файтинги, да просто любит современную популярную культуру. Shenmue не опознает, и ладно. Она же только на дримкасте была.

— На первой Xbox еще.

— Точно, Shenmue II, с ужасной озвучкой. Фиг с ней, всё равно одного Лёшу это парит, он же у нас нерусский, из Таллина (Cмеются.).

— JAM отлично работает даже в отрыве от всех аллюзий и подмигиваний, просто за счет хорошей стержневой истории. А в лучшем из миров давно возник бы фанатский сайт со списком отсылок: в такой-то главе на таком-то экране они вспоминают «Зельду».

— Мечты, мечты. Мы стараемся, чтобы история была всем понятна, не только геймерам. Сложность в том, что казуалу не объяснишь JAM в двух словах, не скажешь «у нас сюжет как в „Людях Икс“» или «у нас как в „Сумерках“». Мы свое придумали, ребята, извините.
А геймеров должны порадовать эпизоды-особнячки, 13-й и 14-й, мы их подаем как старые нинтендовские и сеговские игры, вспоминаем Metal Slug, Metal Gear, Contra: Hard Corps. Главки визуально повторяют игры, это куда больше motion, чем comic. Вообще, когда мы только стартовали, думали же, что нарисуем картинки плоские, чуть-чуть анимируем, пусть где-то прическа шевелится, травинки какие-нибудь, подобного рода вещи…

— Как раз такое сейчас японцы по сценарию Мамору Осии делают, очень вялый там оживляж.

— А потом возник первый аниматор, Паша Андрющенко, и показывает: «глядите, как прикольно: чувак зашел в портал и машет рукой!» «Вау, а давайте дальше так делать!» — и пошло-поехало. В итоге у нас некоторые сцены без анимации вообще никак нельзя было показать. Со временем сообразили, что это опасная практика, и стараемся держать себя в руках, потому что очень много получается работы, гигантское количество рисунков. Лёша еще писал сценарии в духе «он идет, заходит, поворачивается, машет рукой, моргает, вздыхает, падает». В одной картинке. О’кей, сейчас нарисуем… (Смеются.)

— Если вдруг на базе JAM когда-нибудь зарядят мультипликационный сериал, то всё готово, получается?

— Достаточно будет слегка раздуть старые наработки. У нас уже в некоторых местах классическая лимитированная сериальная анимация, как у японцев. Огромное желание передавать динамику, движение, в аниме ведь совершенно безбашенный уровень динамизма. Очень стараемся соответствовать, держать марку.

— Здорово, что выглядит это не как закос. Совсем нет характерной любительщины, сквозящей в работах западных рисовальщиков, которые увлекаются азиатскими комиксами. Вы как ее вытравили?

— А мы же состоявшиеся вполне художники, давно уже не новички. Черпали из разных источников, перерабатывали, пропускали через себя. И вроде хочется внагляк косить под Gainax, а общий багаж уже не позволяет.

— Еще кажется, что JAM изначально ориентирован на иностранного читателя.

— Сценарий Лёша пишет по-английски, потом на русский переводим. Может, из-за этого. Почему в «Джеме» нет отсылок, понятных исключительно русскоязычной публике? Питающая нас поп-культура, игровая культура, как ни верти, пришла из-за рубежа. Мы не то чтобы конкретно на Запад работаем, просто есть желание делать качественный продукт для широкой публики. Недавно, кстати, NARR8 запустился в Южной Корее.

— По самому комиксу невозможно понять, что он делается здесь. Знакомый не верил, когда я сказал, что HonkFu сидят в Москве на «Тульской».

— Приятно такое слышать. С одной стороны, наверное, плюс, что обошлось без выпячивания русскости, с другой — российская аудитория многие вещи не опознает. У Bubble значительно больше читателей, чем у нас. С их супергероями фанарт рисуют, а про JAM попробуй найди в Сети хоть какое-то упоминание. Сама форма моушн-комикса еще слабо развита — не только у нас в стране, а в целом в мире, в технологическом смысле мы на переднем крае. Вкладываемся, ждем, надеемся и верим, что читатель появится. Вторая половина сезона суперкачественная, не пропустите ее.

— Один из редких примеров местного производства, когда сидят люди, вкалывают изо всех сил, делают то, что их по-настоящему вставляет. И никто этого в упор не замечает.

— Поэтому ты здесь (все смеются).

— А есть магазин мерчандайза? Мне нужна футболка с Одуваном.

— Пока нет такого, мы непопулярны!

Входит секретарша и просит освободить переговорную. Общение продолжается на лавочках во дворе.

— Вот так вот.

— Да, нас выгнали из переговорной за нытье.

— Сколько времени занимает работа? Две недели между выпусками соответствуют двум неделям производства одной главы?

— Сейчас вышла 11-я часть, ее рисунок был закончен очень давно. Две недели уходят только на рисунок, пару недель делается анимация, еще неделя на музыку, после какое-то время тратится на сборку. Иногда возникает необходимость вернуться, переделать диалог, добавить детали, такого рода канитель может растягиваться надолго. В общей сложности месяц труда на пять-шесть минут видео. Другое дело, что процессы идут параллельно, и в конечном счете получаются как раз-таки две недели. Сейчас (разговор состоялся в конце апреля — ред.) идет подготовительный период по 18-й главе. Рисуем раскадровки, надо их сделать как можно мощнее.

— Опять-таки, вспоминая аниматоров-японцев, у них серия часто идет в эфир через пару дней после того, как доделана. А иногда закончить успевают впритык к показу.

— Примерно так и у нас происходит. Графику редактировать на последних порах нелегко, а тексты заменить, передвинуть спич-бабблы или добавить какие-то звуки можно и в последнюю секунду перед релизом. Бывает, что и после публикации главы что-то тихонько поправляем. Этап сборки похож на работу видеоигровой студии, когда по независящим от художников обстоятельствам возникает всякая ерунда. Программисты, движок, код, тестеры — натуральный геймдев.
Мы хотим в будущем сделать комикс более интерактивным, завести для Бастера полноценный инвентори, как в играх, но пока ресурсы не позволяют. Если миллион читателей «Отаку» после этого интервью поставят себе JAM, нам точно выделят нужные ресурсы (смеются). Без шуток, на вас большая надежда. Мы уже начинали сомневаться, точно ли круто делаем. А тут приходит Корнеев и говорит, что занимаемся правильными вещами. И мы такие: «Правда, что ли? Блин, точно? Не шутишь? Фу-у-ух!» Поначалу-то казалось, что всё здорово, а потом появились рейтинги, статистика, и стали чаще звучать реплики вроде «вы делаете арт-хаус, кому это нужно…»

— Про Марио пошутить — арт-хаус? Нормально. Японский рынок вас ждет, вот что. Их потуги на моушн-комиксы по сравнению с JAM выглядят жалковато.

— О, эту фразу распечатаем и в офисе повесим (Cмеются.).

— Серьезно, посмотрите Chimamire Mai Love и Gin-iro no Usagi, это же диафильмы. Сидишь, простыню текста проматываешь.

— Мы как думали: если не можем сделать аниме, давайте по полной выжмем всё из комикса. Так и идет. В 2008 году, когда мы только перезнакомились на «КомМиссии», обсуждали, что круто будет сделать фэйк-трейлер какой-нибудь игры-платформера — и вот мы по сути делаем такую фэйк-игру, офигенно же.

— Положим, JAM не продлевается дальше первого сезона. Что дальше?

— Новый проект — и он, вероятно, будет лучше, так как мы многому научились за этот год. Но всё-таки второй сезон «Джема» был бы идеальным вариантом. В принципе, как бы обстоятельства не сложились, у нас в портфолио останется масштабный проект, который мы сделали действительно так, как нам хотелось, нам за него не стыдно. За плечами огромный опыт, чему мы безумно рады. Хотелось бы историю закончить, но если мы ее не закончим здесь, мы ее не закончим нигде, потому что права на персонажей принадлежат NARR8. Так что читайте, пожалуйста, JAM, делитесь впечатлениями с друзьями — и тогда мы сделаем второй сезон. И третий! (Смеются.)

Вопросы и фото: Валерий Корнеев.

Модное увлечение юношей и девушек чуждой для нас «азиатской поп-культурой»; целые фестивали для фанатов мультиков-анимэ; засилье порнографических комиксов и порочный костплэй… Детский олдсмобиль Павел Остолопов бьет тревогу: молодых россиян уносит цунами японофилии. По просьбе редакции писатель Ф. П. Байда изучил ситуацию в самом сердце тьмы — на фестивале «Хинодэ—2013».

Абзац всерьез: энциклопедия юных сурков сообщает, что «Хинодэ» («рассвет», яп.) по сути является отборочным туром международного конкурса косплееров World Cosplay Summit Japan, а победители московского фестиваля становятся посланниками России на WCS. «Хинодэ» — одно из двух ежегодных мероприятий (наряду с J-Fest), проводящихся в столице при поддержке крупного японского бизнеса и прямо ориентированных на любителей аниме и манги. На фестивале строго запрещены алкоголь и курение; порнография коллеге Байде попросту померещилась; в целом, конечно, всё происходящее куда ближе не столько к шабашу, сколько к детскому утреннику.

Как-то раз просыпается Синдзи — а над ним внезапно белый потолок… Нет, это уже было. Как-то раз просыпается Синдзи — а мира-то и нет, только Аска, да и ту тошнит. Тоже было? Хорошо, тогда вот: как-то раз просыпается Синдзи — а на шее у него ошейник, и еще на левой стопе криво написано: «S. IKARI??». Вы прослушали краткое содержание шестой минуты третьего фильма нового «Евангелиона». И пока вконец офигевшего Синдзи везут на кровати-каталке в глухую неизвестность, добавим: если вы думали, что «Евангелион» — это надолго, вы заблуждались. «Евангелион» — хуже чем надолго. «Евангелион» — навсегда.

Изначально тетралогию «Перестройка Евангелиона» планировали снять именно в том ключе, в каком четверть века назад генсек ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев намеревался реформировать советскую экономику: мол, «расширим и углу́бим» всё, что можно расширить и углубить, а суть оставим почти неизменной. Обе перестройки постигла одна судьба. Хидэаки Анно хотел как лучше — три аниме должны были следовать событиям сериала, четвертое его продолжило бы, — а получилось как получилось.

«Евангелион 1.11» честно пересказал первые семь серий классической «Евы» (до появления Аски), переформатировав Ангелов да обострив немного отношения между многочисленными героями. Правда, в финале появился Каору на Луне в компании белого гиганта в семиглазой маске, но прожженных анимешников кавайным Каору не напугаешь. «Евангелион 2.22» в первой половине потчевал нас арбузами Кадзи, чувствами Рэй и Аски к Синдзи-куну, а также новой пилотессой Мари. Когда зритель расслаблялся, Анно обрушивал на него водопады крови, боевые танцы Ев, тотальный разгром Токио-3, Третий Удар и обещание Совершенствования (оно же Инструментализация, она же Комплементация) Человечества. Ева-00 поглощала Рэй, Синдзи ее спасал, его Ева-01 превращалась в Бога, Ключ Навуходоносора входил в замочную скважину Двери Гафа…

Что-то непонятно? Ну, если честно, до конца «Евангелион» не понимает никто. Кажется, даже и сам Анно. Порукой чему — анонс третьей части, который сразу после титров «Евангелиона 2.22» огорошивал не успевших опомниться зрителей по новой. Мальчик Каору в качестве пилота очередного боевого человекоподобного робота (строго говоря, Евы — не роботы и не слишком человекоподобны, но это частности) спускался с небес и пронзал Еву-01 с Синдзи внутри копьем Лонгина; потом мы видели Гэндо и Фуюцки в костюмах капитана Скотта, Кадзи с пистолетом, Аску с черной повязкой на глазу и еще много чего. Так вот, ни одна из этих сцен в «Евангелион 3.33» не вошла. Кроме одноглазой Аски, но ее нам уже показывали в конце «Конца Евангелиона». Ходят слухи, что Анно в какой-то момент взял и всё поменял. Может, поэтому между премьерами второго и третьего фильмов прошло аж три с половиной года.

Опций у Анно было немного. Так как «Перестройка» досрочно, за два фильма исчерпала содержание классической ТВ-«Евы», продолжить историю можно было чем-то вроде переделки «Конца Евангелиона» — но кому интересна копия этого прекрасного во всех отношениях кино? Так что Анно обязан был сделать хитрый финт ушами. И он его сделал, да так, что от захватывающего, как взмах катаны, движения режиссерских ушей рябит в глазах. Первые пятнадцать минут «Евангелиона 3.33» заставляют вспомнить лучшие серии «Доктора Кто» по сценариям Стивена Моффата: ничего не объясняя, нам предлагают ряд быстро сменяющихся эпизодов, каждый из которых неожиданнее и фантастичнее предыдущего. Так и тут.

Сначала на земной орбите Аска и Мари охотятся на черный тессеракт (скорее это развертка тессеракта; и, кстати, привет, Стэнли Кубрик!), отбиваясь от слабосильных Ангелов. Из тессеракта на Аску смотрит некий глаз. Нам дают понять, что это глаз Синдзи, пребывающего в нечеловеческой форме, что бы это ни значило. Потом Синдзи возвращают в человеческую форму, не забыв оснастить ошейником, и привозят на капитанский мостик, смутно напоминающий центр управления NERV. Только тут сидят сплошь незнакомцы — кроме зачем-то подстригшейся Рицко и, сюрприз, Мисато Кацураги, которую все называют капитаном (ну и еще одной девочки). При этом Мисато обращается с Синдзи как-то очень грубо и даже угрожает ему смертью. Герой, окончательно струхнув, пытается понять, что происходит. Между тем корабль (это корабль, он называется «Wunder», «Чудо» с немецкого, и умеет летать, и это не все его секреты) атакует непонятно кто — и…

В общем, если кого поразил, э-э, синдзец в финале второго фильма, тому пора уже усвоить, что нет такого синдзеца, который Анно легким движением ушей не превратил бы в новый, куда более жуткий синдзец. «Евангелион 3.33» ничуть не отменяет сюрного ужаса «Конца Евангелиона» — он, напротив, его развивает. Возможно, в следующем воплощении; как говорит Каору, они с Синдзи уже встречались и еще могут встретиться. Действие происходит спустя 14 лет после финала «2.22», Третий Удар случился, но кое-кто почему-то выжил (это не объясняется), Мисато встала во главе организации WILLE («Воля»), которая борется с NERVом, и построила огромный флот (это не объясняется), NERV теперь состоит из трех человек — Гэндо, Фуюцки и Каору, который втерся к ним в доверие (это не объясняется), Гэндо хранит в подземелье Центральной Догмы исполинскую голову Рэй с пустыми глазницами (это не объясняется), совершенствование человечества началось, но не завершилось (это не объясняется), и много чего еще не объясняется, да и Синдзи, медленно сходящий ввиду перечисленного с ума, ничего не хочет знать.

Собственно, это главное. И для Анно оно всегда было главным. Не NERV, SEELE и WILLE, Адам и Лилит, копья Кассия и Лонгина, Комнаты Гафа и Ключи Навуходоносора, вся эта мешанина из иудаизма, христианства и дешевых эсхатологических брошюр, а несчастный подросток Синдзи Икари, которому ой как свезло оказаться в центре дюжины вселенских заговоров — и который не хочет спасать никакое человечество, а хочет родительской любви, дружеской заботы и всеобщего понимания. Кто мы такие, чтобы его, Синдзи, осуждать? Посмотримте вон в зеркало.

С другой стороны (решил Анно), если уж идти этой дорогой, то не до «Конца», где наш герой всё не мог выбрать, сливаться ему с остальным человечеством или не сливаться, а дальше «Конца». Ты проснулся, и твой кошмар тут как тут: все игры сделаны, Армагеддон прошел (а ты его проспал), те, кого ты знал и любил, либо перешли в, э, усовершенствованное состояние, либо умерли, либо изменились. И всё это, ага, из-за тебя. Точнее, по твоей вине. Что скажешь, Синдзи-кун? Ты всего лишь спасал Рэй? Ты просто делал то, что хотел? «Мир не обязан обслуживать твое эго», — прошипит Аска прежде, чем врезать тебе по зубам. И будет права, чего уж.

Ощущение провала в бесконечный дурной сон усиливается тут дивным визуальным минимализмом, который наследует не динамичному «Концу Евангелиона», а, скорее, статичному телесериалу. Каору лабает на фортепиано в развалинах Токио-3, Фуюцки сражается в сёги на фоне инфернального креста с «ранней системой контроля Евы-01», Гэндо (в очках а-ля Кил Лоренц) разговаривает с упоминавшейся безглазой головой Рэй. По этим пейзажам и скитается неприкаянный Синдзи, не особо жаждущий узнать правду о том, что произошло 14 лет назад. Вот на звезды поглазеть — это другое дело: «Огромная вселенная… Есть в ней что-то такое, что всегда меня успокаивало, с самого детства. Я так рад, что она не изменилась за эти годы, мне так легко на душе». На что Каору цветисто замечает: «Ты не ищешь перемен, предпочитая мир пустоты и безжалостной бездны…»

Но это, разумеется, не выход. Игроки никуда не делись и по-прежнему желают претворить в жизнь свои планы внутри планов внутри планов. И у каждого из них есть виды на пешку по имени Синдзи. Сбежать, промолчать, остаться непричастным — не получилось и не получится. Как писал Честертон, если столб не красить белой краской, он скоро станет черным. Инертность никого не спасет: тебя просто используют, и ты вдобавок к Третьему устрошь Четвертый, Пятый, Десятый Удар по тому, что любишь. Пора выходить из уютного сумрака на жуткий свет реальности.

А еще у Аски в этом фильме вырастает хвост. Ну или, как бы это сказать… В каком-то смысле у Аски и в каком-то смысле хвост — и притом в весьма драматических обстоятельствах. Извините, это спойлер. Саабису, саабису!.. —НК

Книгой-убийцей называют свердловские общественники японский комикс Death Note — и требуют запретить его продажу. Уральские родители уверены: эта книга довела до самоубийства школьницу в Екатеринбурге.

Самоубийство 15-летней Юлии Макаровой при прочих равных условиях СМИ не заинтересовало бы: в России самый высокий в Европе уровень самоубийств среди подростков — 1500 случаев в год (плюс еще 4000 попыток). По данным ЮНИСЕФ, каждый четвертый мальчик и каждая вторая девочка из РФ серьезно обдумывали возможность суицида. Но эта смерть стала особенной. Отец Юлии нашел в ее комнате комикс «Тетрадь смерти» и обвинил книгу в доведении дочери до самоубийства. Ведь, по словам родителя, в остальном у Юлии — отличницы и спортсменки, увлекавшейся иностранными языками — всё было хорошо, семья ее жила «абсолютно счастливо». Никаких иных причин для суицида не было и быть не могло — только манга Цугуми Ообы и Такэси Обаты. Говоря о том, что могло подтолкнуть дочь к полету с тринадцатого этажа, отец сообщает: «Я кроме как плохих книг, отвратительных… больше ничего не вижу». И в другом интервью: «Мысли, которые там… они же ужасные».

Если бы не скорбные обстоятельства и потенциальные последствия, весь макабрический хоровод, который журналисты водят вокруг «Тетради смерти» в российском инфопространстве, стоило бы воспринимать как фарс и цирк. Апофеоз печальной клоунады — телепередача «Дело Х», ведущая которой, актриса Лидия Вележева, сразу расставляет точки над «ё»: «Трагическая смерть девочки, которая всё свое время посвящала чтению „Тетради смерти“…» Закадровый, хорошо поставленный, доверительный мужской голос вводит зрителей в курс дела: «„Тетрадь смерти“ неуклонно толкала восьмиклассницу Юлию Макарову к самому краю… Книгу-убийцу нашли рядом с предсмертной запиской… Каждый день отличница и умница погружалась в ритуальное чтение „Тетради смерти“. Книгу нужно было читать от конца к началу, используя специальный шифр для каждого эпизода…»

Любой человек, хоть немного знакомый с проблематикой, понимает, что это бред от первого слова до последнего. Но таких людей всё еще немного. И вот уже на Средний Урал приезжает лично детский омбудсмен Павел Астахов, после чего правительство Свердовской области принимает решение запретить продажу манги. С 10 апреля прочесываются книжные магазины и торговые точки области, проводятся выездные рейды с целью изъятия «опасных комиксов». Надо думать, самоубийства подростков региона после этого прекратятся. А если нет — бдительные органы найдут нового виновника. Да взять хоть «Анну Каренину» графа Толстого. Что это, как не апология суицида?

Евгений Жабреев, косноязычный президент Уральского родительского комитета (с говорящей аббревиатурой УРК), всерьез уверен, что «Тетрадь смерти» — это элемент заговора: мол, кто-то — тот, кто распространяет комикс, — ставит эксперименты над нами и нашими детьми. Редакция «Отаку» от теорий заговора далека и конспирологически не озабочена. Мы полагаем, что происходящее — это гремучий микс всеобщего невежества, желания СМИ превратить любую трагедию в шоу и стремления чиновников найти самое простое решение проблемы — то есть среагировать так, чтоб особо не париться и вообще поменьше задумываться.

Если бы люди вняли братьям Стругацким, говорившим, что думать — не развлечение, а обязанность, то просекли бы элементарное: «Тетрадь смерти» нашли в комнате Юлии лишь после гибели девочки, и обороты типа «всё свое время посвящала» и «каждый день погружалась» — это безответственная фантазия сценаристов шоу, людей, которым совесть нельзя иметь по трудовому договору. «Ритуальное чтение» и «специальный шифр» — какой-то уже безудержный делирий, хотя можно предположить, откуда родилась фраза про «читать от конца к началу»: манга традиционно печатается так же, как в Японии, то есть листается справа налево. Тут надо бы тщательнее — мусульмане тоже читают Коран справа налево, а закон о защите чувств верующих уже прошел в Госдуме первое чтение.

Между тем в предсмертной записке Юлии Макаровой нет ни слова о «Тетради смерти» — и, как ни крути, ни слова, которое можно четко с этим комиксом ассоциировать. Зато там есть кое-что такое, что не любят цитировать журналисты, — про наше общество: «Это общество не позволило бы мне жить. Надеюсь, что не будем обсуждать еще и это… Вы, наверное, помните, что я не очень-то ценила всё, что у меня было. Может, потому, что я поняла, что это не так уж и ценю? Моя жизнь означает чью-то смерть. Теперь и мой черед… Быть может, это будет кто-то, кто поистине будет любить ее? (…) Я знаю, что вы любили свою дочь. Но, к сожалению, не того человека, которой она была. Этот мир меня тяготит. Не уверена, что в другом будет лучше, но попробовать стоит. Просто так надо. Простите». У абсолютно счастливой Юлии имелись веские (для пятнадцатилетнего человека) основания считать, что «это общество» не позволит ей существовать. И это не общество екатеринбургских анимешников — логичнее предположить, что скорее это общество УРКов, социум бесконечных астаховых и жабреевых, доморощенных конспирологов, желающих контролировать всё на свете.

Отца Юлии можно и нужно понять. Увы, невозможно поверить в то, что он понимал внутренний мир дочери, если даже о ее увлечении японскими комиксами он узнал после трагедии. О книгах, которые читала дочь, отец говорит: «Мы [родители?] не читаем, не смотрим, что там написано». А зря. В одном из репортажей показывают книжную полку в квартире покойной: рядом с собранием сочинений Драйзера — несколько томиков Кастанеды. Если уж искать источник знаний о том, что ждет нас за гробом, дон Хуан с его лекциями о том, как после кончины проскочить на цыпочках мимо Орла, сам просится на скамью подсудимых. Куда важнее другое: Юлия покончила с собой за день до сороковин по бабушке, чья смерть не могла не повлиять на состояние девочки. К сожалению, отец всего этого не хочет видеть в упор. Из его слов следует, что какое-то время он не мог простить дочь за то, что она решила умереть. Отсюда — поиск виновного.

Но при чём тут «Тетрадь смерти»? Сюжет манги и аниме практически не связан с самоубийствами (кажется, на всю историю там ровно один случай суицида — Киёми Такады). Более того, манга Ообы и Обаты — прекрасное моралите о том, как пагубно быть сверхчеловеком, ощущать себя «не тварью дрожащей, а тем, кто право имеет». «Тетрадь смерти» стоит в одном ряду с «Преступлением и наказанием», где тоже ведь убивают — и очень жестоко притом. Поминавшийся уже Жабреев обвиняет книгу в том, что она инфильтрует в сознание подростка жуткую идею: «Жизнь существует после смерти, настоящая жизнь, и для того, чтобы ее познать, надо умереть… то есть это такая некоторая информационная кодировка, зомбирование». Евгений Борисович, вы извините, конечно, но это не совсем «Тетради смерти» кодировка. Это, вообще говоря, основополагающая идея христианства, ислама, иудаизма и (с оговорками) буддизма. Одни только атеисты считают, что души нет и после смерти нас ждет великое ничто — и как раз для них эта мысль всегда была аргументом в пользу суицида: если «того света» нету, зачем тут мучаться?

Это не говоря о том, что ни одна книга, ни один фильм не могут довести до самоубийства человека, умеющего работать с собственной психикой (которая рано или поздно выкидывает коленца у всех нас без исключения). И наоборот, на психику, которая пошла трещинами, может повлиять что угодно. Жаль, на этот счет нет внятной информации по суицидам, но зато она есть по громким убийствам. У Марка Чепмена, застрелившего Джона Леннона, было две настольных книги — «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и Евангелие, как легко догадаться, от Марка. Для миллионов эти тексты стали апологией добродетельной жизни; Чепмена они убедили только в том, что следует прикончить автора Imagine. Псих Эндрю Кьюненен, убивший Джанни Версаче и еще четырех человек, читал в основном Клайва Степлза Льюиса. Да-да, «Хроники Нарнии». Добрейшие книги на земле…

Никто не кончает с собой просто потому, что прочел книжку со словом «смерть» в заголовке или с (само)убийствами в сюжете. Если мы признаем обратное, местные УРКи запретят 99 процентов книг и фильмов. О смерти ведь можно узнать откуда угодно. Так получилось, что смерть стала неотъемлемой частью человеческой культуры. А получилось так потому, что (вы удивитесь, господин Жабреев) смерть — это неотъемлемая часть жизни. Просто раньше, до 1917 года, отношение к самоубийству в России было иным на уровне общественной (христианской) идеологии. Потом, с 1917 по 1991 год, религию заменил коммунизм, и как бы ни заедал тебя быт, тебе было куда стремиться, да и товарищи готовы были прийти на помощь. Потом коммунизм отменили, а религию вернули только на уровне утреннего тележурнала «Слово пастыря». Настал капитализм, при котором если ты лузер и лох, то есть не соответствуешь стандартам социума, — это неисправимо. Вы заметили, кстати говоря, как много у нас стало слов, означающих, что человек плох навсегда? Вот это — прямой путь к суициду: если ничего не исправить, лучше смерть. И японские комиксы тут ни при чём.

Хотя власть вполне может посчитать иначе. Предпосылки есть. В ток-шоу «Дело Х» эзотерик Алена Орлова говорит: «Мы все знаем, что в Японии сильно развит культ смерти… Эта ментальность для человека европейского происхождения, особенно россиянина, совершенно неприемлема». И когда ведущая канала ОТВ упоминает о «запрете на японскую литературу», не факт, что она оговорилась. Вполне в духе новосредневековых веяний упростить всё до абсурднейшего абсурда и объявить вредным не отдельный бумажный том, но целый культурный код. Нам обещают, что за дело возьмутся уже и депутаты Госдумы — они намерены оградить детей от чтения подобных книг. Неровен час, запретят аниме вообще. Как неприемлемое для нормального честного россиянина.

Спора нет, психика тинейджеров ранима и восприимчива. Значит, необходимо помогать им справляться с проблемами. Но это ведь надо интересоваться ими, тратить время, воспитывать, доверять, любить. Куда проще свалить всё на японщину — и запретить ее целиком и сразу. В лучшем случае такой подход приведет, конечно, к появлению нового Будды — царевича Гаутаму тоже ведь ограждали от смертей, болезней и страданий, — но на это надеяться нечего, Будды тут рождаются редко. В худшем нас ждет новая волна самоубийств: подростковые неврозы станут накапливаться, а говорить о них будет нельзя — ведь в этом вашем гребаном стерильном обществе все должны быть счастливы по определению.

Между тем настоящая тетрадь смерти — это, господа столпы нации, как раз ваши законы, ваши рекламные рейтинги, ваши судебные постановления. Но в этом вы никогда не признаетесь даже себе. Поэтому виноваты у вас будут какие-нибудь непонятные вам книги, и манга, и аниме. —НК