Май 1996-го: учрежден X Prize для первой неправительственной организации, которая сможет запустить в космос пилотируемый аппарат многоразового использования (в 2004 году премию получит разработчик SpaceShipOne Бёрт Рутан); швед Горан Кропп покорил Эверест, приехав к нему на велосипеде; в Австралии после расстрела туристов резко ужесточили правила владения оружием; на мировые экраны вышли «Миссия невыполнима» и «Мертвец», по радиоволнам поплыл дебютный альбом группы «Иванушки International». В Японии, еще не отошедшей от телепоказа «Евангелиона», состоялась премьера полнометражного развития OVA-сериала о Тэнти Масаки и девицах вокруг него. Музыку к картине написал Кристофер Франке — композитор «Вавилона-5», в тот год с успехом шедшего по российскому ТВ.

Реклама полнометражного фильма Tenchi Muyo in Love
Режиссер Хироси Нэгиси, производство студии AIC
Из журнала Animage за май 1996 г.

Первый из трех кинофильмов цикла остается, пожалуй, самым щадящим по отношению к зрителям-неофитам: почти герметичная история не требует глубокого знания реалий «Тэнтиверса» — вселенной, едва уступающей в объеме пародируемому миру «Звездных войн». Знакомиться с этой вселенной во второй десятилетке XXI века поздновато; франшиза Tenchi Muyo, даром что развесиста, строится вокруг обычного гарема и ныне выглядит в лучшем случае потешно. Откровение из середины 1990-х вызывает недоумение: вот это смотрели взахлеб, в третьей VHS-копии, с ужасающим английским дубляжом? Смотрели, даже Tenchi in Tokyo смотрели, и ничего, живы, хотя больше, конечно, не тянет, всему свое время. А первый фильм неплох, да что там — хорош. Местами так и просто удивителен. Когда еще в финальных титрах аниме споет Нина Хаген. —ВК

Иокогама, 1963 год. Каждое утро старшеклассница Уми поднимает сигнальные флаги в память об отце, который был моряком и погиб на Корейской войне. Ученики школы, где учится Уми, готовятся защищать «Латинский квартал», обветшавшее здание, где размещаются школьные кружки: администрация хочет снести этот дом и выстроить на его месте новый, но обитатели «Латинского квартала» против. Уми знакомится с Сюном, главредом школьной газеты, и предлагает спасти старый дом, отремонтировав его всей школой. Сюн и Уми влюбляются друг в друга, но тут сюжет делает крутой поворот: выясняется, что по отцу они — родные брат и сестра. Что теперь делать?..

Шекспировская драма в Иокогаме 1960-х: «Что значит — брат и сестра?!»

Каждый анимешник в курсе, что в условиях унылой погоды и бытовой депрессии нет ничего лучше для поднятия настроения, чем какой-нибудь светлый фильм студии Ghibli. «Кокурико» — именно из таких фильмов. Его с чистым сердцем можно и нужно рекомендовать детям любого, даже самого пожилого возраста.

И дело не только в сюжете, в том числе потому, что сюжетом дело не ограничивается: «Кокурико» рассказывает не одну историю, а целых три. Впрочем, для Ghibli это не новость — почти любой фильм студии работает на нескольких уровнях; дебютная работа Миядзаки-младшего «Сказания Земноморья» — печальное исключение, лента по-своему неплохая, но плоская, как озеро Бива в безбурную ночь.

Первая история — буквальная, лирическая и очень ностальгическая. Вообще, снять чистое и невинное аниме, главную интригу которого составляет, на секунду, любовь брата и сестры — по нашим временам почти подвиг. Но в старой доброй Японии, донельзя напоминающей Советский Союз (разве что вместо директора завода тут бизнесмен — велика разница!), иной эта история быть не может. Не поймите неправильно: «лирика» тут — вовсе не сентиментальные сопли. Уми — настоящая миядзаковская девица виоде Фио из «Порко Россо» или Кики из «Ведьминой службы доставки»: красивая, умная, упрямая, своенравная и работящая. Если уж влюбилась, так будет стойко ждать возлюбленного под дождем — и надеяться на чудо до последнего. И чудо, конечно, произойдет.

Не зря ведь Уми каждое утро идет к флагштоку — и не зря в школьной газете появляются однажды стихи неизвестного автора:

Девочка, для чего ты поднимаешь флаги?
Ты вверяешь свои чувства утреннему ветру,
И они летят к капризным воронам.
Девочка, сегодня снова будут развеваться
Твои красно-белые флаги на голубом.

Вместе с младшей сестрой Уми отправляется в редакцию газеты — и впервые попадает в дивное пространство «Латинского квартала». Путешествие девочек по пыльным лабиринтам старинного дома напоминает скитания Александра Привалова по НИИЧАВО в великой повести Стругацких. Здесь всюду жизнь — непонятная и жутко интересная. Кто-то где-то толкает безумно длинную и скучную речь о трудностях роста и дальнейших перспективах, кто-то наблюдает за пятнами на Солнце, кто-то связывается по самодельному радио с радиолюбителями по ту сторону океана: «Заработало! Зис из хайскул стьюдент фром Джапан!» Тут и там лежат книги, рядом на веревках сушатся портки, в отдельной комнатке днюет и ночует единственный член философского кружка, огромный детина, напоминающий свирепостью лика то ли классическую японскую военщину, то ли ифрита или иного демона, — что не мешает детине заманивать к себе простаков, дабы порассуждать с ними (ну или перед ними) об экзистенциализме и ницшеанстве. Здесь же расположена редакция еженедельного листка, называющегося так же, как и дом, «Латинский квартал» — в комнате кружка археологии, на входе в которую написано «Кружок изучения древней литературы»…

Это царство здорового абсурда, цитадель прекрасного (и полузабытого) энтузиазма, мир мечты, надежды, будущего, наконец. И это, что характерно, абсолютно мужской мир. Мы привыкли, что в японских кружках, если верить аниме последнего времени, верховодят девушки (ах, Х. С.! не говорите мне о ней!), но в японские шестидесятые и/или у Миядзаки всё по-другому. Сложно сказать, то ли сын перенял мировоззрение отца, то ли отец, будучи соавтором сценария, продолжает наставлять сына и нас с вами, но только женщины в «Кокурико» ведут себя точно так же, как в картинах Миядзаки-старшего.

А именно: пока мужики толкают этот проклятый конформистский мир к светлому будущему — скажем, мужики «Латинского квартала», — а если надо, спасают его ценой своей жизни, как отец Уми, женщины этот мир обустраивают. Они стирают пыль, моют полы, ходят на базар, готовят обед и накрывают на стол. Мужчины — герои, но без женщин их героизм был бы невозможен. Боюсь, феминисткам смотреть «Кокурико» будет непросто, ведь легче легкого описать увиденное в терминах социального рабства. Но это, конечно, никакое не рабство: женщины здесь потому и не ропщут, что они не обслуживают мужчин, а трудятся наравне с ними, просто в иных сферах. Они тоже спасают мир, но по-своему. Недаром именно Уми, предложив просто-напросто прибраться в «Латинском квартале», чтобы все увидели, как там хорошо, в итоге спасает полюбившийся школьникам дом. И вот уже армия девочек, вооружившись швабрами и ведрами, идет убирать давным-давно не убиравшееся помещение…

Какой японец не любит большой семьи?

Вторая история — это, конечно, история Японии, а шире — любой страны, правители которой хотят разрушить прежний мир «до основанья, а затем» (как говорит некий школьник с трибуны: «В нашей школе назрела историческая необходимость снести…» и так далее).

Если прислушаться к безумно длинной и скучной речи, фоном звучащей в «Латинском квартале», мы услышим, что говорят о послевоенной Японии: «Мы и сами не заметили, как привыкли списывать все проблемы страны на послевоенные трудности. Не пора ли задуматься о том, что после принятия новой конституции партии обязаны нести ответственность за свои слова…» В период американской оккупации и сразу после нее вопрос о сохранении собственно Японии — со всеми ее культурными особенностями, с императором, религией синто и письменностью «кана-кандзи-мадзирибун» — стоял просто-таки ребром. Были люди, в том числе и среди японцев, которые желали «моментом в море» отринуть прошлое и начать жить с нового листа, прервать трехтысячелетнюю историю императорской династии, заменить иероглифы латиницей и так далее.

Были ли эти люди правы и насколько — вопрос отдельный. Кто-кто, а Сюн (и оба Миядзаки) от консерватизма и «дедов-консерваторов из правительства» далеки, как от альфы Центавра, — но столь же далеки они все от дурного стремления похерить все, что можно и что нельзя. Зачем сносить наследие прошлого, когда можно его почистить и отремонтировать? Сюн произносит по этому поводу прекрасные слова: «Ломать вещи, потому что они старые, — то же самое, что отказываться от памяти о прошлом, всё равно что забывать людей, которые жили, потому что они умерли. Вы бросаетесь на всё новое и забывате оглянуться на свою историю. Да у вас просто нет будущего!» И это относится далеко не только к архитектуре или политике — это так во всех сферах жизни, в том числе в любви.

Перекличек между «Кокурико» и другими фильмами Ghibli немало — тут есть даже огромное дерево, которое часто присутствует в работах Миядзаки-отца; в «Кокурико» оно растет у дома Уми. При желании в этом аниме наверняка можно отыскать и особенности стиля Миядзаки-сына (первое, что бросается в глаза, — дизайн персонажей второго плана: они все изумительно карикатурные, почти как знаменитые коротышки в космических фантазиях Лэйдзи Мацумото). Но есть в «Кокурико» и еще кое-что — история номер три, почти незаметная на фоне конкретного сюжета и государственной метафора. Фактически этот фильм завершает серьезный разговор отца и сына, начавшийся после «Сказаний Земноморья». Хаяо тогда сказал что-то в том роде, что его отпрыск — бездарность; Горо заявил, что рос практически безотцовщиной, потому что папа вечно пропадал на своей студии. После чего появилось аниме про рыбку Поньо, в котором отец мальчика Сооскэ, рыбак Коити, плавал где-то далеко от дома на судне «Коганэй-мару». Намек более чем прозрачен: Коганэй — это район токийского мегаполиса, в котором расположена студия Ghibli. Хаяо словно извинялся перед Горо, потому что, как ни крути, тот был прав.

В «Кокурико» тема отсутствующих отцов-капитанов раскрыта опять же по полной программе. И если кто думает, что это совпадение, приглядитесь к фильму внимательнее. В одной из ключевых сцен аниме Сюн разговаривает со своим приемным отцом Акио об отце настоящем. Акио — тоже моряк, разговор происходит на буксире в открытом море. «Мы с тобой уже говорили на эту тему, — замечает Акио. — Ты — мой сын, и всё!» В этот момент крохотный буксир проходит мимо громадного судна, чуть с ним не сталкиваясь. На борту корабля написано: «KOGANEI LINE».

Полвека назад Токийский залив был чище, люди — душевнее, цикады — голосистее.

И если уж Миядзаки-отец сделал героем «Поньо» мальчика, похожего на Горо, вряд ли будет таким уж безумием предположить, что героем «Кокурико» стал подросток, похожий на Хаяо. Правда, Сюн чуть моложе будет — в 1963 году Миядзаки-старшему было 22 года, — но это вряд ли важно. Куда важнее то, что Сюн, как и Хаяо, — романтический школьник левых взглядов, будущая «красная свинья». Ведь Латинский квартал — не только традиционный район проживания студентов в пятом и шестом аррондисманах Парижа; это еще и эпицентр студенческих волнений конца всё тех же 60-х —волнений, которые могли изменить мир к лучшему, пусть студенты в этом и не преуспели.

Своего рода квинтэссенция фильма — короткая, но роскошная сцена, в которой Сюн и его друг, глава школьного совета Сиро Мидзунума по-товарищески, как это принято в Японии, справляют малую нужду перед общим деревянным писсуаром. Рядом на стене наклеен лозунг «Иппо дзэнсин» — «Шаг вперед»: самое верное — двигаться мелкими шажками в правильном направлении. «Ну, что у тебя случилось?» — спрашивает заботливый Сиро. «Ничего. До завтра!» — говорит Сюн и уходит. «Давай!» — реагирует Сиро, глядя в окошко и любуясь луной. Заметьте, как в этот длящийся считанные секунды эпизод изящно укладывается буквально всё: и политика, и коллективизм, и эстетика, и дружба, и любовь к ближнему.

Так и весь этот чудесный фильм, вмещающий в полтора часа огромное количество всего и очень напоминающий, как ни странно, наши фильмы о золотом советском времени, будь то «Стиляги» или «Покровские ворота». Даже забавно, что предфинальный бег миядзаковских героев за счастьем так похож на последнюю сцену «Покровских ворот», где мотоциклист Савранский с ревом гонит своего железного коня в манящее завтра. Пересечение окажется чуть более чем полным, если учесть, что мчатся Уми и Сюн под композицию под названием «Асита-ни мукаттэ хасирэ» — «Бегом в завтрашний день». Саундтрек «Кокурико», кстати, божественен. Прибавьте прекрасный дубляж Reanimedia (попадание актеров в образы близко к идеальному) и очень приличный перевод, к которому есть единственный упрек: в последнем куплете финальной песни «завтрашняя любовь» (асита-но аи, она же «припев, слова, которые не кончаются») стала в субтитрах «вчерашней», так что русский вариант текста оказывается куда грустнее японского.

«Кокурико» — абсолютно нефальшивое, ни капельки не наигранное аниме, веселое, трогательное до слез и какое-то человечески правильное. И когда после титров видишь надпись «Коно моногатари-ва субэтэ фикусён дэс» («Эта история вся выдумана от начала до конца»), за каждым японским знаком различима хитрая улыбка. Или даже две улыбки — отца и сына. Меньшего от семейства Миядзаки мы и не ждали. Ура, товарищи. — НК

Kokurikozaka kara, полнометражный фильм, 92 минуты, 2012 год. Режиссер Горо Миядзаки, производство Studio Ghibli. Издатель в России — компания RUSCICO.

Studio Ghibli и японский дистрибьютор ее фильмов, компания Toho, анонсировали сегодня следующие картины Хаяо Миядзаки и Исао Такахаты — сооснователей и ведущих режиссеров студии.

Обе ленты попадут в японские кинотеатры ближайшим летом.

Фильм Миядзаки-старшего называется Kaze Tachinu («Крепчает ветер») и связан с короткой мангой из двух частей, которую автор «Порко Россо» опубликовал в 2009 году. Манга рассказывает о Дзиро Хорикоси, конструкторе знаменитого японского истребителя Второй мировой — «Мицубиси А6М Зеро». Отметим, что существует роман Kaze Tachinu писателя Тацуо Хори о девушке, страдающей от туберкулеза, и слоган нового фильма отсылает к цитате в названии книги, упоминая ее автора: «В знак уважения к Дзиро Хорикоси и Тацуо Хори. Cтремитесь жить». Считается, что сам Хори цитировал стихотворение Поля Валери «Le cimetière marin» («Кладбище у моря»): «Le vent se lève! … il faut tenter de vivre!» В переводе Е. Витковского эта строка звучит как «Крепчает ветер!.. Значит — жить сначала!», в переводе Дж. Кузнецова — «Свежеет ветер! Жизнь вперед стремится!»; также встречается ранний перевод из советского сборника французской поэзии, вышедшего в 1934 году: «Поднялся ветер!.. Жизнь зовет упорно!»

Постер Kaze Tachinu обошелся без любимых мэтром самолетов.

Сообщается, что Хаяо Миядзаки сам проработал историю и подробный сценарий. Музыку для фильма пишет Дзё Хисаиси, автор саундтреков к большинству полнометражных работ Миядзаки.

В свою очередь Исао Такахата («Могила светлячков», «Еще вчера») трудится над фильмом Kaguya-hime no Monogatari («Сказание о принцессе Кагуя») — экранизацией японской народной сказки Х века Taketori Monogatari («Повесть о старике Такэтори» или «Сказание о резчике бамбука») про старика, нашедшего в светящемся бамбуковом стебле девочку-дюймовочку, которую назвали Кагуя-химэ, «сияющая ночью принцесса». Сказка эта достаточно часто служит источником вдохновения для современных мангак, аниматоров и разработчиков игр — так, по ее мотивам нарисованы комиксы Kaguya Hime Рэйко Симидзу и Sakura-Hime Kaden Арины Танэмуры; полнометражное аниме InuYasha the Movie 2: The Castle Beyond the Looking Glass по сути стало вольным переложением сказки, — то же самое, в принципе, можно сказать об Imperishable Night, восьмой игре из цикла Touhou Project.

В день анонса сайты фильмов (где пока только вывешены плакаты) работают с перебоями — настолько велик интерес публики.

В 2009 году Такахата уже говорил, что его следующий фильм будет снят по мотивам сказки. Судя по первому постеру «Сказания…», визуальное решение картины восходит к книжным иллюстрациям, не теряя при этом связи с акварельной стилистикой предыдущей работы режиссера, фильма «Наши соседи Ямада», вышедшего на экраны 14 лет назад. Слоган новой картины — «Преступление и наказание принцессы». За музыкальное сопровождение отвечает Синъитиро Икэбэ, автор музыки к аниме Future Boy Conan и киноэпосу «Кагэмуся» Акиры Куросавы. Сценарий написан Такахатой и Рико Сакагути.

Четверть века назад, в 1988 году, в японский прокат одновременно вышли два мультфильма Хаяо Миядзаки и Исао Такахаты: «Мой сосед Тоторо» и «Могила светлячков», их показывали в своебразном тандеме, сдвоенными сеансами. Летом 2013 года Kaze Tachinu и Kaguya-hime no Monogatari тоже выйдут в один день (точная дата пока не названа), только уже разными сеансами.

«Отаку» следит за ходом съемок. —ВК

Тосио Судзуки, продюсер Studio Ghibli (в 1980-х — главный редактор журнала Animage, печатавшего мангу Миядзаки «Навсикая из Долины Ветров»), на презентации в Токио.

Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку».

С моим знакомым C. случилась история, леденящая кровь: ему удалось довести японца до того, что житель Страны восходящего солнца сказал С. «нет». Те, кому доводилось сталкиваться с японцами, знают, что добиться от них слова «нет» практически невозможно. В аниме оно еще проскальзывает, а в живой беседе, которая ведется по всем правилам вежливости… Невозможно. Never.

Если японец говорит «нет», это не японец. Эндрю Хорват в книжке «Japanese Beyond Words» вспоминает, как в бытность свою в Токио смотрел вместе с японцем ток-шоу, посвященное японско-китайским отношениям. Один из участников ток-шоу, реагируя на реплику оппонента, сказал: «Да, такое мнение тоже есть…» Японец рядом с Хорватом не мог поверить своим ушам: «Какие жаркие политические дискуссии идут нынче!» — воскликнул он.

Это не анекдот о горячих японских парнях — это правда жизни. Японец может носить стрижку «ирокез», щеголять в косухе и бандане, любить аниме, наконец, но в любом разговоре он будет придерживаться тех же неписаных правил этикета, а они гласят: открыто не соглашаться с равным тебе по положению оппонентом — это преступление против японскости и человечности. Заметим, что фраза «такое мнение тоже есть» не выражает несогласие прямо, она его всего лишь подразумевает — но всё равно воспринимается как грубость. Это как если бы на ток-шоу Владимира Соловьева какой-нибудь единоросс снял штаны, чтобы прокомментировать демографические перспективы РФ. Возможно, если бы те же японцы из телевизора встретились где-нибудь в парке Уэно, ну или в одном из баров Роппонги за чаркой саке, они могли бы не согласиться друг с дружкой в чуть более крепких выражениях. Но на людях — исключено.

Вот почему японские чиновники, принимающие заявки на участие в тендере, акцептуют в итоге лишь те заявки, которые точно будут одобрены. Если вас попросили подать заявку — значит, так или иначе с вами будут иметь дело. Если не попросили — лучше не ломиться в закрытую дверь. И если встречу с вами отложили под благовидным предлогом — поймите, что с вами попросту не хотят встречаться, но сказать об этом прямо не могут. Эндрю Хорват советует выяснить при помощи третьих лиц, в чём проблема, решить ее — и ждать, когда с вами свяжутся, чтобы сообщить, что внезапно появилось «окошко» для встречи. Не любят японцы говорить «нет». Чрезвычайно трудно их к этому вынудить, хотя моему знакомому С. это и удалось.

Ситуация со словом ииэ, которое как раз и означает прямое «нет», напоминает известный русский анекдот наоборот: слово есть, а несогласие как таковое — недопустимо. Японцы, конечно, изобрели несколько способов выкрутиться из ситуации. Самый близкий аналог нашего отрицания — это слово тигаимас, то есть глагол тигау в вежливой форме. Значение этого глагола — «отличаться». Говоря «тигаимас», японец произносит примерно следующее: «[Уважаемый господин, изволите ли видеть, ситуация несколько] отличается [от вашего ее понимания…]». Впрочем, слово «несколько» можно и произнести — так даже лучше. Тётто тигаимас!..

Фишка здесь в том, что хотя по смыслу слово тигау и отрицание, с точки зрения грамматики это всё-таки утверждение. (Грамматическое отрицание — обычное тигаванай или вежливое тигаимасэн — означало бы «не отличается», «это то же самое».) Мораль тут проста: в беседе с японцем отрицай, утверждая, и всё будет дайдзёбу. Почти так же работает конструкция дэкиканэмас. Она состоит из глагола дэкиру (мочь) и глагола канэру (не мочь) и в целом является утверждением, но утверждает отрицание возможности. Дэкиканэмас — фраза сильная, по смыслу это полный отказ. Если вы хотите отшить японца понейтральнее, поможет фраза «кангаэтэ окимас!» — «я подумаю!». Японец поймет, что вы будете думать до бесконечности.

Единственная ситуация, в которой слово ииэ для японца приемлемо, — это ответ на вопрос, в котором содержится отрицание. «Вам не нравится наш чудесный город?» Тут надо твердо сказать: «Ииэ!» — что будет означать: «Ну что вы! Да я тащусь от вашего чудесного города!» Минус на минус дает плюс, ииэ на «не» дает «да». Утверждать, отрицая! Только так.

А теперь к душераздирающей истории. Мой знакомый С. по долгу службы (он сотрудничает с одним российским издательством) интересуется японскими детективами. Однажды он списался с японским автором, у которого в тот момент как раз выходила новая книжка. Детективщик любезно предложил знакомому прислать С. новинку, попросил указать почтовый адрес и так далее. Переписывались они в лучших традициях японского эпистолярного жанра: японец добавлял к имени С. слово сама, письма начинались с описания погодных условий и пожеланий не простудиться, а завершались выражениями типа «го-дзиай кудасай» («берегите себя»)… С. сообщил свой адрес и, раз уж так, кротко попросил детективщика, если у того будет возможность, прислать ему еще одну книжку, которую С. давно и безуспешно искал.

Ответ пришел быстро, и был он краток, как удар посохом мастера дзэн. Нет, в нём не было слова ииэ. Ответ (котаэ) был интернационален: «Котаэ-ва ноо дэс». Далее детективщик отчитал С. за то, что тот осмелился просить у автора книжку, и сообщил, что так жить нельзя. Заканчивалось письмо вежливой просьбой зарубить всё это на носу («обоэтэ оитэ кудасай» — «запомните это, пожалуйста»).

С тех пор мой знакомый лишился иллюзий и в отношении японской вежливости, и в отношении слова «нет» в японском языке. Если надо — откажут. Да так, что мало не покажется. Забавно применять эти знания на практике. Если смотреть аниме на японском, вслушиваясь не столько в интонации, сколько в то, что именно говорят персонажи, окажется, что милая Рэй из «Евангелиона» со своими ииэ не столь уж и мила — с японской точки зрения. —НК

Жили-были в стране Ихатово дровосек с женой и их дети — мальчик Будори и девочка Нэли. Когда настали голодные годы, родители Будори, оставив детям последние запасы, ушли в лес, а его сестру унес загадочный гость с глазами дьявола. Осиротевший мальчик отправился в путь навстречу приключениям, многое повидал, многому научился — и однажды на острове, где проснулся вулкан, получил шанс спасти мир…

Если бы не Будори, не видать рыжебородому фермеру урожая, как своих нэкомими.

Традиция изображать героев сказок Кэндзи Миядзавы в виде кошек пошла с «Ночи на галактической железной дороге» (1983) Гисабуро Сугии и закрепилась в «Весне и Хаосе» (1996) Сёдзи Кавамори. Три десятилетия спустя Сугии вернулся в Ихатово, чтобы поведать нам о жизни Будори Гуско, и вновь превратил героя Миядзавы в кота — хотя есть ведь аниме 1994 года Рютаро Накамуры, где Будори и другие персонажи показаны, как и полагается, людьми. Кошки, безусловно, эстетичнее, но вряд ли это единственная причина такой перемены; впрочем, об этом мы еще поговорим.

«Жизнь Будори Гуско» — история, воплотившая в себе самую суть того, что Кэндзи Миядзава (агроном, писатель, поэт, буддист и, как считают его земляки из префектуры Иватэ, бодхисаттва, который умер молодым, но повлиял на японскую культуру не меньше Иккю Содзюна) хотел донести до воображаемого читателя. Воображаемого, потому что при жизни Миядзавы его сказки и стихи никому не были нужны. Что нисколько не мешало писателю, исповедовавшему буддийские идеалы сострадания и спасения всех живых существ, стремиться к тому, чтобы помочь всем, кому только можно помочь, — ровно как Будори Гуско не сломили даже смерть родителей и исчезновение сестры. Не зря герой мультфильма с замиранием сердца слушает в школе стихотворение «Амэ-ни-мо макэдзу…»:

Не боится дождя,
не боится ветра,
не боится снега и зноя,
телом крепок, нравом кроток,
бескорыстен, безгневен,
с тихой улыбкой…

Это стихи самого Миядзавы, известные каждому японскому ребенку. Их автор всю свою недолгую жизнь пытался быть, если говорить простыми словами, святым. И у него получалось — как и у Будори Гуско, пусть и в менее драматичных, нежели описанные в сказке, обстоятельствах.

Гисабуро Сугии отнесся к тексту Кэндзи Миядзавы бережно, перенеся на экран все коллизии повести (кстати, переведенной на русский язык) практически дословно — начиная с приключений Будори на шелкомотальне и «болотном поле» и заканчивая его знакомством с профессором Кубо и работой в Управлении по вулканической деятельности. Тут важны даже мелочи. Как известно, Миядзава назвал придуманную им страну «Ихатово», преобразив топоним Иватэ в слово языка эсперанто, которым был увлечен не на шутку. В аниме у населяющих Ихатово кошек письменность — не иероглифы, а что-то вроде рунического алфавита; эсперантисту Миядзаве это понравилось бы. Как и то, что режиссер не стал угождать зрителю и делать сюжет более авантюрным. По сути, приключения Будори сводятся к работе, будь то тяжелый труд пролетария или научная деятельность на благо людей.

Братик и сестренка против таинственного незнакомца.

Ихатово — удивительная страна: кошачий стимпанк с паровозами и дирижаблями местами напоминает светлое будущее, каким его описывали Александр Беляев (современник Миядзавы, по странному совпадению тоже много лет болевший туберкулезным плевритом), Иван Ефремов и ранние братья Стругацкие: это звезда КЭЦ, ну или мир Полудня, где, с одной стороны, еще совершаются удивительные научные открытия, а с другой, находятся альтруисты, готовые пожертвовать собой ради всеобщего счастья. Разумеется, не всё идет гладко, но, как и положено на подступах к коммунизму, упор делается уже не на классовую борьбу (хотя бороться в Ихатово есть с кем), а на войну со стихией, на укрощение природы. То, что рис заболел от излишней подкормки азотными удобрениями, а на склонах вулканов можно строить геотермальные электростанции, куда важнее, чем даже победа над эксплуататорами — с последними справиться всяко легче, чем с химией и физикой.

На первый взгляд, диссонанс в повествование вносит только линия незнакомца, мистического кота, появившегося из ниоткуда в сверкании молний и похитившего Нэли, сестру Будори. В сказке Миядзавы у этой истории счастливый финал: много лет спустя повзрослевшая Нэли приходит к брату и рассказывает, что когда похитителю «надоело тащить ее на себе», он бросил девочку, после чего ту приютил хозяин пастбища. В аниме всё не так: страшный кот в черном плаще оказывается владыкой царства духов, аналогом Эммы (что для гайдзинов не слишком очевидно), приходящим к смертным тогда, когда это нужно.

В советской фантастике с идущим к торжеству коммунизма Ихатово духи сочетаться не могли ни при каких условиях, однако Кэндзи Миядзава, буддист и пролетарий, противоречия тут не увидел бы. Сны Будори Гуско, в которых тот едет по галактической железной дороге и попадает в царство мертвых, вписываются в повествование идеально. Там, в этих снах, дух духу — не друг, товарищ и брат, а самый настоящий волк, и надписи на домах там сделаны не руническими знаками, а иероглифами, и по улицам ходят не кошки, а уродливые и отчетливо гуманоидные создания… Короче говоря, царство мертвых — это наш с вами мир. Реальность, которая пошла не широким путем Кэндзи Миядзавы и Будори Гуско, а глухими окольными тропами — и забралась в итоге в какую-то тупиковую баньку с пауками.

Наверное, мы разошлись с Ихатово окончательно. Оно, конечно, еще возможно, но, к сожалению, не с людьми. Разве что с котиками. —НК

Gusko Budori-no denki, полнометражный фильм по повести Кэндзи Миядзавы, 106 минут, 2012 год. Режиссер Гисабуро Сугии, производство Tezuka Productions. Премьера в России — на фестивале Reanifest, в российский прокат фильм не выходил.