4 октября исполнилось двадцать лет с момента выхода в японский телеэфир первой серии «Евангелиона», во многом определившего букву и дух современного аниме. В связи с юбилеем Николай Щипков написал для «Отаку» колонку о бесконечной восьмерке.

«„Ева“ — это история, которая повторяется» — Хидэаки Анно

Стандартный формат текста о художественном произведении массовой культуры, которому вот-вот исполнится одна пятая века, — некролог. Однако не в случае «Евангелиона». Спустя такое количество времени, что вспоминать сериал должны были бы только киноведы да ностальгирующие по юности 35-летние старцы, он не только здравствует, но буквально месяц назад получил в Японии переиздание на Blu-ray. Оригинальное 26-серийное аниме в очередной раз перерисовали и дополнили парой сцен; даже если не считать цикла кинофильмов Rebuild of Evangelion, все уже давно потеряли счет его ремейкам и перепевкам. В чём же причина неугасающей популярности?

Хидэаки Анно так перегрузил свой opus magnum символизмом, неясностями, перипетиями и недосказанностью, что по поводу его самых туманных намеков спорили, спорят и будут спорить. Разбирали покадрово и будут разбирать. Писали пространные простыни рассуждений-на-тему, говорили о «транснациональном медиакульте» и составляли почти религиоведческие трактаты. Всё это было и всё, по-видимому, на этом не закончится.

Но чтобы ответить на поставленный вопрос, оставим пока споры на тему границ и глубины дискурса «Евангелиона» и обратимся к фактам. «Евангелион нового поколения» таким вихрем ворвался в мир анимации, оставил такой яркий след в ее истории потому, что, судя по всему, автор сериала сумел ухватить нерв времени. Напомню, первая половина 1990-х в Японии — это период заметного экономического спада, а также урезания финансирования индустрии рисованных развлечений. После провала в прокате в конце 1980-х «Акиры» и «Крыльев Хоннеамиз», свежие идеи и визуальные новшества на некоторое время ушли из телевизионного и полнометражного формата, а на передний план индустрии вышли OVA, выходившие на кассетах. Их количество резко выросло до невиданного ранее масштаба, что не могло не сказаться на общем качестве, однако среди них можно вспомнить и достойные образцы — например, Legend of the Galactic Heroes или «Моя богиня!». Впрочем, для японской анимации в целом это всё же был период стагнации (что особенно заметно при сравнении с предшествовавшей и последующей пятилетками). Связано это было не только с уменьшением денежных потоков, но с идейным и стилистическим застоем. В нестабильное время аниматоры решили не рисковать и пошли путем наименьшего сопротивления. И если вы думаете, что клише у фанатов того времени не сидели уже глубоко в печенях, то глубоко ошибаетесь. Сидели. Еще как.

Не появись «Евангелиона», многие хорошо известные сериалы последней двадцатилетки либо вообще никогда не увидели бы свет, либо выглядели бы совершенно иначе. Экспериментаторам Сатоси Кону и Макото Синкаю негде было бы развернуться. Синъитиро Ватанабэ и Ёко Канно вряд ли бы решились на такой опыт, как неоретрокосмический вестерн. Сериалам вроде «Эрго Прокси» или Mushishi точно не было бы ходу, не говоря о таких слабовменяемых и откровенно авангардных проектах как «Эксперименты Лэйн» или Texhnolyze. Ходу не было бы в аниме; у манги, где неординарности и смелости живется легче, всегда был свой, отличный путь.

Так в чём было новаторство «Евангелиона» и почему оказанное им влияние чувствуется даже сейчас? Одно можно сказать определенно: оно было не в сюжетной завязке. Хотя тот факт, что сюжет быстро сошел с накатанных рельсов, чаще всего объясняют тем, что Анно очень хотел снять эдакую деконструкцию жанра, да еще и наполнил ее, нахватавшись фрейдисткого психоанализа и поверхностного религиоведения, всякой заумной терминологией. Может быть. Это не главное.

Есть, по моему мнению, две главные вещи, которые отличали «Евангелион» от остальных сериалов той эпохи. Первое: точно схваченный авторами психологический нерв исторического момента — переживания переходного периода в постиндустриальное и постмодернистское общество. Это и проблемы межличностной коммуникации, разобщенность и разделенность социума, и бегство подростков от самих себя, замыкание в виртуальной реальности, и поиск своего я в новой среде, враждебной по отношению к одинокому человеку. И все эти вопросы конкретной эпохи были заданы в такой общефилософской форме, что легко при необходимости соотносились с проблемами более общего, высокого, вневременного порядка.

С другой стороны, своему времени созвучно свое искусство, поиски ответов на вечные вопросы каждый раз приходят в новой форме. Иногда ответ искусства на эти вопросы весьма точен и адекватен — тогда рождаются шедевры, как, например, было в эпоху европейского Ренессанса. Великих мастеров XV—XVI веков современники даже называли divino, «божественными». А в ином случае искусство спотыкается, терзается, мучается, но не может в адекватной форме выразить искания своего времени — тогда на смену гармонии приходят дисгармония и растерянность; характерный пример — авангард начала XX столетия, апофеозом которого стал печально известный черный квадрат. Проблемы, связанные с новым витком индустриализации и мировыми войнами были, а классическое изобразительное искусство дать им точное выражение уже не могло — поэтому так прямо и заявило: «мы в тупике!» Ну, то есть, конкретный тупик и изобразило.

«Евангелион» сложно отнести к той или иной группе с полной определенностью. Это его отличительная черта: он одновременно и следует, и не следует архетипическим шаблонам. Сериал построен на противоречиях, противоречиях формы и содержания, которые отражают мятущийся и неопределенный дух эпохи. Волосы персонажей, с одной стороны, согласно анимешным канонам тяготеют к неяпонскому разноцветью, при этом зритель не наблюдает откровенного фарса зеленых или пурпурных оттенков. Сюжет использует классические ходы, экспозиции и повороты, но показывает их под совершенно новым углом. Ключевой персонаж, по всем правилам трагического пафоса призванный быть образцом храбрости и добродетели, на поверку оказывается трусливым, замкнутым и слабохарактерным, однако в критические моменты всё же проявляет подобающие герою моральные качества.

Через противоречия такого рода «Евангелион» пытается выразить невыразимое: трагедию поколения. И в каком-то смысле это получается. Сериал остается верен себе (в идее о противоречиях) даже в концовке — по сути, отсутствующей. Возникает ситуация, которую по-английски принято называть anticlimactic: кульминация есть, а развязки — нет.

Герои такого рода произведения, то есть трагедии, обязательно должны в развязке испытывать катарсис, нравственное очищение. Причем не просто очищение, а такое, которое вместе с ними переживает и зритель. Это ключевой момент европейского искусства, берущего свое начало в искусстве древнегреческом. На стыке этического и эстетического, в единый момент, происходит нечто мистического, почти религиозного свойства. Вспомним развязку гоголевского «Ревизора»: момент раскрытия главной интриги (не для зрителя, а для действующих лиц пьесы), момент развязки — это пятиминутное гробовое молчание. Пять минут молчания на сцене равносильны вечности. То же самое происходит и в «Евангелионе», в 24-й серии. Пять минут тишины и осознания чего-то и всего. Причем осознают и Синдзи, и зритель. Затем — занавес.

Однако если в гоголевской пьесе показ осознания, пробуждения ото сна и был главной целью, в «Евангелионе» всё иначе. Осознание-то есть, экзистенциальный страх бытия прямо и осязаемо чувствуется — а сил и мотивации выйти из этого порочного круга, сбросить ярмо страха, нет. Нет ни у Синдзи, ни у зрителя, ни у самого Хидэаки Анно. Оригинальные 25—26 серии — отмазка, высосанный из пальца, внушенный самому себе, искусственный и фальшивый катарсис. Вот и получается, что все трое обречены топтаться на одном месте: Синдзи всё так же боится садиться в робота, Анно не может закончить «Евангелион», снимая бесконечные ремейки и делая «режиссерские» переиздания, а зритель и фанат обречены на поиски смыслов, надеясь в их глубине найти ответы на вопросы, которые «Евангелион» задает, но на которые не утруждается ответить.

Пытаются на них ответить и большинство сериалов и фильмов последующего поколения, поколения постъевангелиона — но, в основном, всё так же безуспешно. Вот и получается, что «„Ева“ — это история, которая повторяется», повторяется, словно дурной сон, вот уже двадцать лет. Повторяется, а мы высматриваем, хотим высмотреть в этой бездне бессвязного и бессознательного то, чего там нет и отродясь не было.

Закончился ли в японской анимации период постъевангелиона? Пока ответ на поставленные новым дискурсом вопросы не найден — нет. Однако надежда еще остается, потому что ответ на них есть, и обитает он не в фанфикшне и не в Blu-ray-изданиях, а в голове автора, Хидэаки Анно. Сможет ли он найти в себе мужество «не убегать», подобно своему герою, и одним точным ударом навсегда закрыть проблематику «Евангелиона», достойно завершив его? Или же поиск ответа уже в руках нового поколения? Вопрос остается открытым. —НЩ

Редакция «Отаку» не обязательно разделяет мнение колумниста.

Молодой бородатый культуролог Эван Пущак (также известен под ником The Nerdwriter) в свежем видеоэссе из цикла Understanding Art делится своим анализом первого полнометражного «Призрака в доспехе» (1995) Мамору Осии. Ничего такого, о чём не писали бы в свое время критики в высоколобых киножурналах, но где сегодня те журналы, да и где в тех журналах зримость и наглядность, столь важные в киноведении.

Как тут не вспомнить и другого, без шуток, просветителя из ютьюба — монтажера Тони Чжоу, автора канала Every Frame a Painting. За последние год-полтора тот дважды обращался к японской анимации — вот Чжоу популярно объясняет отношения Сатоси Кона с пространством и временем:

…а ниже — безумно интересно рассказывает о технике продольной траекторной съемки (lateral tracking shot, когда камера следует за объектами как в видеоигре-сайдскроллере) на примере «Волчьих детей Амэ и Юки» (2012) и других фильмов. ■

Летом 2014 года электропоп-дуэт XES заявил о себе композицией Black Tears, в записи которой приняла участие русско-японская певица Орига. Год спустя коллектив выпустил мини-альбом бодрого ретровейва, снабдив его анимешным клипом с космическими школьницами. Pasha Star, один из участников дуэта, ответил на вопросы «Отаку».

Кричали женщины: ура!

— Откуда вы и что вас связывает с Японией?

— Мы из Москвы, а с Японией нас связываю я — вокалист и автор текстов группы. С детства любил эту страну, потом стал изучать язык; довелось пожить там, параллельно занимаясь музыкой. Позже я познакомился с Оригой, мы работали вместе. XES зарегистрирована в Японии, в скором будущем мы там выпустимся на одном из лейблов, сейчас идут переговоры. В группе объединились два наших основных увлечения: Япония и эстетика 1980-х, за которую отвечает другой Паша (Павел Саушкин — прим. ред.), он в этом деле настоящий профи. Готовим альбом, в котором будут песни в том числе и на японском языке.

— Слушайте, а XES — это же «секс» наоборот?

— Но так не специально получилось! Мы считаем нашу музыку экспериментальной, потому что всегда долго возимся с синтами и настройками, стараясь получить уникальное звучание лидирующих инструментов. Поэтому XES — это прежде всего eXperimental Electronic Sound.

— Illuminated — не первое ваше рисованное видео, отчасти завязанное на культурных кодах японской анимации. Почему именно аниме?

— Как большого любителя Японии, меня не обошло стороной аниме: у меня есть пара любимых сериалов; в детстве, как и все, смотрел и «Грендайзер», «Сейлор Мун» и многие другие вещи. Сделать работы в аниме-стиле было моей давней мечтой, которая наконец-то сбылась.

— А кто вам эти видео рисует?

— Это наш друг, венгерский художник Рудольф Пап. Мне очень понравились его творения на YouTube, решили попробовать с ним поработать совместно. Наша небольшая команда разработала концепт, персонажей и сюжет, а он всё воплотил в жизнь.

«Весь мир у нас в руках, мы звезды континентов!» Постер к релизу EP Asterhythm.

— Когда вышел клип Illuminated, многие почему-то сравнили его с Me!Me!Me! (музыкальное видео Хибики Ёсидзаки из цикла короткометражных фильмов Japan Animator Expo — прим. ред.), хотя в связи с вашей работой напрашиваются, скорее, параллели с «Интерстеллой» Лэйдзи Мацумото и группы Daft Punk. Вы за современным аниме в целом следите или больше жалуете классику?

— До сих пор в шоке от обилия комментов, где нас обвиняют в плагиате. Мы были сосредоточены на нашем деле и вообще не знали о Me!Me!Me!, его танцующих девочках и победоносном шествии по миру аниме-фэндома. Я лично не вижу сходства, хоть убей. С «Интерстеллой», наверное, можно сравнить из-за близости концепций с One More Time — и там, и там это рисованный концерт в сюрреалистических декорациях. Ну и мы, конечно, полностью отдаем себе отчет в том, что наш мультфильм не может конкурировать в плане качества рисунка и детализации анимации с вышеназванными работами. Однако стоит учесть, что над его созданием работал всего один человек, — и на этом фоне клип смотрится вполне здорово. За современным аниме мы не следим (собственно, основная причина упущения из вида пресловутого Ме!Ме!Ме!), так как предпочитаем классику. Аниме превратилось в доходный бизнес и выбирать хорошее из проходных или откровенно плохих сериалов и фильмов нет времени, да и желания тоже нет.

Pasha Star и Павел Саушкин в клипе Black Tears и их альтер-эго в рисованном видео.

— С аниме разобрались, а чем вас так завораживает музыкальная эстетика 1980-х?

— Наверное, своей честностью — то была эпоха настоящей электронной музыки, не выверенной на успех, а просто созданной для того, чтобы люди танцевали и чувствовали себя хорошо. Плюс, это же было зарождение новой романтики: появление новых технологий, компьютеров, машин, новые мечты о будущем, новые фильмы, новые спецэффекты, компьютерная техника, словом, всё, о чем писали фантасты, потихоньку начало обретать свою форму с соответствующим футуристичным звучанием, которым наполнена музыка тех лет. И всё это в первозданном виде, без гримасы одержимости заработка и наживы. Наверное, именно этим и привлекает.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем сотрудничестве с Оригой.

— С Оригой мы познакомились, когда я отправил ей одну из своих песен на японском. Ее заинтересовала моя способность работать с языком, она сразу же предложила поработать вместе на несколькими песнями. Мы написали порядка семи композиций, еще несколько демо и нашу дебютную Black Tears на английском и японском языках… Версия на японском, увы, уже не увидит свет в связи с печальными событиями этого года. В скором времени будут изданы сразу три посмертных альбома Ориги, в которые войдут наши совместные творения, а чуть позже появится игра по одной очень знаменитой франшизе с двумя заглавными песнями, которые мы также создали вместе. Ольги очень не хватает. Я часто консультировался с ней, она была первым человеком, которому я отправлял свои демозаписи, и она всегда была рада посоветовать что-то для улучшения звучания. Если есть на свете добрые волшебницы — она была одной из них. Трудно встретить человека, который был бы таким же чистым и светлым, как она. ■

Вряд ли стоит считать спойлером упоминание о том, кто и кому в этой картине наконец признается в любви и даже — на радость терпеливым зрителям, которые остаются досматривать сценки после титров, — обзаведется детьми. Читатели манги «Наруто» давно в курсе дел; тем же, кто с эпопеей знаком понаслышке, информация просмотра не испортит, — но лучше всё-таки соблюсти приличия и от пересказа воздержаться.

19-летний Наруто смотрится более зрелым, чем в ТВ-аниме. Режиссеры анимации Тэцуя Нисио и Хирофуми Судзуки переработали внешний облик героев, консультируясь с автором манги Масаси Кисимото.

Что необходимо знать? Это в самом деле последний фильм с любимым анимешниками ниндзя — до тех, разумеется, пор, пока не выпустят следующий (а так как назревающий «Боруто» — о деяниях сына, нынешняя лента фиксирует высшую точку развития отца как минимум на несколько ближних лет). События фильма увязаны с магистральной линией и финалом приключенческой манги, которую Масаси Кисимото рисовал с 1999 года и в прошлом ноябре рисовать героически закончил (72 тома, 700 главок, около 15 тысяч страниц!), фильм развязку комикса не столько повторяет, сколько дополняет и поясняет.

При этом не сказать чтобы авторы отсекали ту аудиторию, что за событиями «Наруто» пристально не следила и не отличит Тенсейган от Бьякугана. В глазах неподготовленного зрителя лента, на удивление, не превращается в мельтешение вызывающе одетых людей, занятых странными делами в непостижимых целях. Хотя пару раз во время просмотра придется выдержать особо жесткую терминологическую бомбардировку, речевки о Мире Мудреца Шести Путей и Сокровище Ооцуцуки сведены к необходимому минимуму и почти не мешают следить за любовной линией, лежащей в основе картины. «Последний фильм» — классическая история спасения принцессы из замка злодея (в данном случае — лунной цитадели, где в окружении кукол-горничных заседает снобствующий блондин; есть мнение, что Каору Нагиса из «Евангелиона» коротал время в ожидании Третьего Удара примерно так же). Любовь, застигающая врасплох именно Наруто Удзумаки — юношу славного, но в романтическом смысле совершенного дуболома — отдельный аттракцион, которого зрители предшествующего аниме-сериала были, вообще говоря, лишены. Теперь можно отложить в сторону фанфики: лучшее из того, что авторам оригинала удалось в «Последнем фильме» — это отношения главных действующих лиц, вместе проходящих испытание своих чувств (и попутно спасающих мир). Сумбур в тонкие материи мог внести дубляж, а не внес: и сам Удзумаки — его озвучила Анна Балицкая (русский голос Каски в аниме-трилогии «Берсерк»), и остальные герои звучат свежо и живо.

Тонери Ооцуцуки одарен невероятно мощной чакрой, контролирует людей с помощью Шаров Поиска Истины и по ходу действия обретает возможность видеть на 360º. Холост.

Кинокритик Антон Долин к старту проката выступил на радио с текстом, при условии минимальной правки подходящим для описания другого современного «метаромана воспитания» (изменения потребуются сугубо косметические, самое важное из них — вместо имени «Наруто» подставить «Гарри Поттер»). Добавить что-либо существенное к данной характеристике сложно: более или менее вся успешная манга для подростков укладывается в канон учебника взросления, как и произведения Джоан Роулинг о «мальчике-который-выжил». Киноверсия поттерианы визуализировала книжный мир, строго следуя в кильватере литературного первоисточника; если говорить о визуальной стороне эпопеи о Наруто, ее анимационная ипостась далеко не всегда смотрелась выгоднее манги-оригинала, а из-за филлеров (проходных сюжетных линий, которых не было в манге) интерес к сериалу периодически затухал. «Последний фильм» лишен недостатков ТВ-аниме — Кисимото принимал самое прямое участие в работе над картиной наравне с режиссером Цунэо Кобаяси («Двенадцатицарствие»), а режиссер анимации Тэцуя Нисио — любимый аниматор великого Мамору Осии и главный специалист по переносу вселенной «Наруто» из комикса на экран — показал, на что способны мастера, когда действуют вне тисков телевизионного графика.

Представляя «Последний фильм» в России, компания-дистрибьютор All Media (их же, кстати, стараниями год назад сюда добрался «Ветер крепчает» Хаяо Миядзаки) сильно рискует. Ставку сделали на действительно широкий прокат при участии «Централ Партнершип» — то есть это первая в России чуть ли не с 2002 года — когда показывали «Унесенных призраками» — попытка продвинуть аниме на широкий экран массово и с помпой. Отсюда небывалая ажитация в соцсетях, элементы краудфандинга и впавший в детство Илья Игоревич Лагутенко, по случаю премьеры провозгласивший себя «амбассадору анимэ». Легкие перегибы по части промоушна можно понять и простить: публичное реноме японской анимации мумий-троллингом не испортишь; важно, в конце концов, что «Наруто» идет по стране 420-450 копиями. Для аниме это потрясающий результат — далекий, конечно, от показателей начала 1970-х, когда в советских кинотеатрах гремели «Корабль-призрак» (46,5 млн зрителей) и «Кот в сапогах» (42,4 млн зрителей) студии Toei, но для современной России беспрецедентный — кинозапусков аниме, сопоставимых по масштабу с нынешним пришествием «Наруто», еще не было. Если прокат окажется успешным, экспансию японской анимации на российские киноэкраны предполагают продолжать: судя по опросу на промосайте, планы у дистрибьютора серьезные. —ВК

Naruto: The Last, полнометражный фильм, 112 минут, 2014 г. Режиссер Цунэо Кобаяси, производство Studio Pierrot. В российском прокате с 4 июня 2015 г. (возрастное ограничение: 12+)

Реабилитировать японскую анимацию принято так же регулярно, как объявлять ее бесповоротно загнившей; в соответствии с этой традицией Николай Щипков написал для «Отаку» колонку о том, что тлен — в глазах смотрящего.

Рано хоронить аниме. Скептики, конечно, спешат доказать — золотой век давно позади; серебряный (под которым обычно подразумеваются последние двадцать лет — время, прошедшее с момента выхода на экраны «Евангелиона» и «Призрака в доспехе») мелькает лишь случайными, хотя порой весьма точными выстрелами. В остальном — штамповочный станок не думает снижать темп; многих это пугает.

Режиссер современного ТВ-аниме глазами режиссера современного ТВ-аниме.

Однако у страха глаза велики — хорошего телевизионного аниме меньше на деле не стало (обратите внимание хотя бы на великолепный сериал Миядзаки-младшего «Ронья, дочь разбойника», похорошевший за годы Mushishi Zoku Shou или визуальное пиршество последнего Fate/Stay Night). Возможно, дело не совсем в упадке качества самого аниме, — а в нашей, родной российской субкультуре. Основных факторов видится два: разница в личном опыте (и, соответственно, вкусах) поколений зрителей и отсутствие массива качественной критики. Отыскать в сильно выросших за годы объемах (а хорошего и несправедливо забытого аниме накопилось ой как много) нечто по-настоящему ценное с художественной точки зрения стало практически непосильной задачей, особенно рядовому зрителю. В двух крупнейших очагах потребления японской массовой культуры — самой Японии и США — наличествует и критика, и многочисленные сезонные рейтинги, неплохо себя чувствует научная и публицистическая литература об анимации. В наших реалиях всё это тоже есть, но в несоизмеримо меньших масштабах: метафору про иголку и стог сена, пожалуй, приводить рановато — но кто возьмется гарантировать, что это не перспектива ближайших лет?

В ситуации отгороженности от остального мира неизбежно зреет неудовлетворение; отсюда, пожалуй, и разговоры об упадке и крахе, но это далеко не вся правда. Что, если эти разговоры — лишь брюзжание впадающего в уныние российского отаку, лишенного привязки к главной живительной силе любой культуры — традиции?

Локальная культура (а субкультура — тем более) подвержена изменению. Она может исчезнуть бесследно, а может переродиться в новом качестве. Это касается и аниме — не в смысле анимации, а в смысле локальной японской субкультуры, которая как минимум единожды уже себя переросла — переродившись после триумфального шествия по Северной Америке в 1990-х и 2000-х. Когда-нибудь аниме-субкультура в своем нынешнем виде, вероятно, прекратит свое существование, но японская анимация продолжит свое развитие как ни в чём не бывало. Ведь субкультура привязана к заранее установленному набору чувств и эмоций; тогда как анимация — способ их выражения, метод в широком смысле слова. Первое требует широченных глаз, ярких волос, определенной цветовой гаммы, всяких «цундэрэ», «кудэрэ» и прочих художественных клише — а второе эти жанровые клише определяет. Сводя к максиме: художественный метод определяет внешние признаки (суб)культурного феномена в соответствии с выработанной традицией. Сразу оговоримся: и субкультура (как социальная группа носителей определенной культурной идентичности), и традиция (как метод) живут собственной жизнью, точно предсказать ход которой представляется весьма проблематичным.

Поэтому нет смысла в очередной раз сокрушаться о том, что раньше the grass was greener / the light was brighter. Если передоз и вакханалия моэ давно перестали вызывать в сердце чувство удовлетворения и уюта, причина этого, во-первых, в том, что любая одноклеточная эмоция имеет свойство приедаться, и, во-вторых, в том, что сам феномен моэ в нынешнем его виде нашел лишь временную опору в традиции. Моэ успело изжить себя едва появившись, и вскоре его заменит что-нибудь другое, столь же неустойчивое и скоротечное.

О фундаментальных проблемах индустрии думают и сами японцы. Извечный вопрос: где грань между наносной искусственностью и искренней душевностью и простотой? Возможный ответ предлагает Shirobako — один из самых незаметных на старте сериалов сезона, быстро и уверенно распустившийся в нечто важное и достойное внимания.

Поначалу Shirobako маскируется под очередной качественный и позитивно-положительный «срез жизни» авторства студии P.A. Works, наподобие их же телепроекта Hanasaku Iroha. Однако героини Shirobako, девочки из школьного кружка любителей аниме, быстро оборачиваются подрастающими девушками, неуверенно делающими первые шаги во взрослую жизнь. Дело обходится без надрывной повседневности или пафосного следования подростковой мечте (как это бывает у начинающих мангак — см. Bakuman). История вчерашних старшеклассниц, которые от робких попыток снимать любительское аниме переходят к работе во всамделишной аниме-индустрии (как художник, сценарист, ассистент продюсера и актриса озвучения) посвящена не столько творческим мукам молодых творцов, сколько описанию самой отрасли, ее подноготной. Cуть сериала раскрывается только с первой крупной отсылкой к внутренней кухне аниме-студии; о самих себе японские аниматоры снимают прискорбно редко, а в масштабе полноценного 24-серийного ТВ-шоу — чуть не впервые. За добротным юмором, частыми приветами классике и незамысловатыми мотивационными посылами — всем тем, из чего строятся будни выдуманной студии Musashino Animation, — решается благородная задача: Shirobako, сохраняя внешние элементы еще одного «производственного» сериала о буднях профессии, посвящен поискам преемственности традиции.

Тернист их путь.

Проблемы аниме кроются в известной потере искренности, неизбежном налете искусственности, присущем любому массовому продукту. Мутация в обезличенный бездушный ширпотреб далеко не абсолютна, но заложена в самую природу аниме — сравнительно недорогой конвейерной анимации — и это в первую очередь чувствуют сами производители. Художники, аниматоры и сценаристы понимают, что только проблеск искреннего чувства дает процвести ярким художественным произведениям на поле монотонного ремесла.

Когда-то аниме было иным? Может, и было — давно. Настолько давно, что оно еще не было аниме как таковым. В сериале 1973 года Yama Nezumi Rocky Chuck (возникающая в Shirobako постановка Andes Chucky — отсылка как раз к нему), в японской аниме-экранизации «Муми-троллей» (1969-1970) или в «Великом детективе Холмсе» (1984-1985) ещё нет мрачных экзистенциальных поисков девочек-волшебниц, культа меха, слащавого моэ или литров бессмысленной крови; даже, казалось бы, извечных школьников, и тех нет. Зато есть дух настоящего приключения, честная дружба и большая любовь — и во всём чувствуется неподдельная свежесть духа и надежда — чувства, выражение которых и есть, думается, истинное призвание анимации.

По этим-то дням и ностальгируют большинство героев Shirobako. Впрочем, это ностальгия, которой нет — потому что по-настоящему ностальгировать можно только по тому, что ушло безвозвратно, что никогда более не вернется. Однако и «золотой», и «серебряный» века — только условные попытки разграничить непрерывный и нераздельный исторический процесс, который весь обуславливается либо поиском уходящей, либо отторжением существующей традиции. Shirobako, по сути, состоит из поисков смысла и цели существования аниме, которые на практике оборачиваются поиском традиции. И если существует хотя бы незначительная надежда, что когда-нибудь история японской анимации сделает полный оборот и вернется к собственным истокам (пусть видение этих истоков и искажено розовыми очками), — чем это не повод утверждать, что всё наносное и искусственное — лишь временное явление, которому суждено исчезнуть под катком истории? Вечное всегда пробьет себе дорогу; поэтому пустое и бесполезное занятие — хоронить аниме. Куда лучше, напротив, критически его оценивать, вновь и вновь воскрешая в себе чувство ненасытной жажды и тоски по поиску утерянного идеального соответствия формы и содержания — тому, чем на протяжении тысячелетий и занимается настоящее искусство. —НЩ

Редакция «Отаку» не обязательно разделяет мнение колумниста, но твердо убеждена, что Аой Миямори в Shirobako неплохо удается спасать аниме.